Седьмой Совершенный
Шрифт:
Пообедав, Абу-л-Хасан в сопровождении секретаря совершил прогулку по территории халифской резиденции. Одну за другой обошел казармы гвардейцев, Яанисиййа, Муфлихиййа, названные так по именам командиров полков грека Иоанна Яниса и евнуха Муфлиха, отборных солдат аскар-ал-хасса и личной гвардии халифа Мухтарин. На плацу позади халифского дворца происходили учебные бои, доносились звон мечей и шумные возгласы. Участники состязаний были окружены плотным кольцом зрителей. Подойдя ближе, Абу-л-Хасан пробрался в первый ряд. Узнавая министра люди, почтительно, расступались перед ним. Абу-л-Хасан с удивлением отметил, что в этот неурочный час среди зрителей очень много придворных высокого ранга и военачальников. Подняв глаза, он увидел, что на трибуне сидит сам халиф ал-Муктадир и с интересом следит за происходящим. Абу-л-Хасан поклонился на всякий случай, хотя был уверен, что его поклон никто не заметит, и перевел взгляд на ристалище:
— Вот оно что, — пробормотал он себе под нос. Среди участников состязания он заметил ладную фигуру евнуха Муниса. Держа в каждой руке по мечу Мунис сражался против четырех тюрок-гвардейцев. В этой игре выбывшим считался солдат, получивший порез или не удержавший в руках оружие. Мечи в руках Муниса разили с такой ловкостью и быстротой, что Абу-л-Хасан сказал вполголоса, обращаясь к своему спутнику:
— Он больше похож на наемника, этот евнух, а тюрки — на евнухов. Как много людей занимаются, несвойственным им делом.
Мунис вывел из строя троих нападавших, а сам получил ранение от четвертого, на этом бой закончился. Под приветственные возгласы участники боя повернулись лицом к халифу и поклонились. Халиф поднял руку в одобрительном жесте и покинул трибуну.
Учебные бои продолжались, но зрители стали расходиться.
Абу-л-Хасан подошел к Мунису и приветствовал его.
— Воистину ты рожден воином, — сказал он.
— Благодарю тебя, о Абу-л-Хасан, — наклонив голову, ответил Мунис, твои слова много значат для меня.
— Ты ранен, — заметил Абу-л-Хасан.
Из порезов на мускулистых руках евнуха шла кровь. Мунис засмеялся.
— Это хорошо, — сказал он, — раны освежают мужскую кровь.
Подошел лекарь и стал обрабатывать раны дезинфицирующим раствором, а затем наложил повязки.
Подождав, пока тот удалится, Абу-л-Хасан сказал:
— Многие, Мунис, завидуют тому расположению, какое выказывает тебе повелитель правоверных. Но я лично думаю, что это лишь малая толика того, чего ты достоин.
Собравшийся уходить, Мунис остановился и изумленно посмотрел на министра.
Был он среднего роста, но прекрасно сложен: стройный, плечистый с тонкой талией. Встретившись с его голубыми глазами, Абу-л-Хасан отметил, что глаза халифа ал-Муктадира тоже голубого цвета. Удивление Муниса было неподдельным. Он, уже привыкший к положению любимца халифа и к лести окружающих, все же понимал, что разговаривает с очень влиятельным человеком в иерархии халифской империи, который совершенно не нуждался в покровительстве евнуха.
— Ты, Мунис, даже не представляешь, на какую должность я тебя рекомендовал, и все бы получилось, если бы не противодействие Ибн ал-Фурата.
— Какую должность, о Абу-л-Хасан?
— На должность силах-салара.
Потерявший дар речи евнух подошел ближе. Даже в самых смелых мечтах оскопленный раб не мог вообразить себе такое.
— Ибн ал-Фурат? — наконец переспросил он.
— Ибн ал-Фурат, — подтвердил Абу-л-Хасан, — ты же знаешь эту знать, потомственных чиновников, они не любят выскочек, даже если они и умные люди, вроде нас с тобой. У них все время случаются провалы в памяти, они забывают, что даже Али пришлось доказывать свое право на имамат.
— Ты не шутишь, Абу-л-Хасан? — спросил Мунис.
— Нет.
— Значит, нам есть, о чем разговаривать.
— Ты сметлив, — улыбнулся Абу-л-Хасан, — это хорошо. Но не сейчас, слишком много любопытных, к нам прислушиваются.
Мунис кивнул и ушел. Глядя ему вслед, Абу-л-Хасан заметил своему спутнику:
— Оскопить такого героя было преступлением.
— Скопят мальчиков, — ответил секретарь, — в этом возрасте не очень-то и видно, кто герой, а кто трус. Да и монахи по-своему оценивают мужчин.
— Имеет ли он влияние на ал-Муктадира? — спросил Абу-л-Хасан.
— Этого никто не знает, — ответил секретарь, — почему-то к нему благоволит халиф.
Абу-л-Хасан повернулся к секретарю и, пристально посмотрев на него, сказал:
— Это серьезное упущение, надо непременно узнать.
— Слушаюсь, раис.
Тут Абу-л-Хасан увидел ибн ал-Фурата в сопровождении свиты, спешащего к месту учебных боев.
«Старый лис опоздал», — злорадно подумал Абу-л-Хасан. И он был прав. Фурат, услыхав, что халиф наблюдает учебные бои, торопился показать свою заинтересованность в боевом духе гвардии. Но не успел.
Подойдя к нему, Абу-л-Хасан приветствовал вазира. Фурат небрежно кивнул в ответ.
— Не повезло вам, — сокрушенно сказал Абу-л-Хасан.
— Это еще почему? — грубо ответил Фурат.
— Такое зрелище пропустили. Мунис сражался как лев. Сам повелитель правоверных пришел полюбоваться.
Фурат скривился в усмешке.
— Не знаю, как я переживу это, — сказал он.
Абу-л-Хасан улыбнулся, оценив иронию.
Фурат повернулся, собираясь уходить. Абу-л-Хасан сказал ему вслед:
— Повелитель прочит его в военачальники.
Фурат напрягся и медленно повернулся к Абу-л-Хасану:
— Откуда это известно?
Абу-л-Хасан развел руками.
— Вам ли этого не знать. Ходят слухи.
Два царедворца, источая яд, улыбнулись друг другу и разошлись.
«Наживка брошена», — сказал себе Абу-л-Хасан, возвращаясь в диван тайной службы. Особенно его забавляло то, что он импровизировал. Абу-л-Хасан еще не знал, какую выгоду он извлечет из противостояния Муниса и Фурата, но интуитивно чувствовал, что начатая интрига пойдет ему на пользу.