Седьмой Совершенный
Шрифт:
— Не надо, — отказался Имран, — тебе они нужнее, у тебя долги перед компаньоном. Только, знаешь, купи мне другую одежду, я буду опять тебе должен.
Ахмад Башир засмеялся.
— Одежды на тебя не напасешься, — сказал он. — Кстати говоря, одежду и мне надо сменить. И от лошади надо избавиться. Я думаю, что нас уже ищут.
В ближайшем порту они продали лошадей. Ахмад Башир договорился с капитаном торгового судна, готовящегося отплыть на Сицилию. Перед тем как подняться на борт корабля, Ахмад Башир сказал Имрану:
— Тебе, парень, надо затеряться. Жаль, что не плывешь со мной. Постарайся не попасть в лапы людям Убайдаллаха. Видишь, что жизнь вытворяет — ведь он был в моих руках. Мог раздавить его, как гадину. Возьми, вот, на память мой исмаилитский знак, пригодится. Хорошо бы выпить напоследок, да жаль, времени нет. Прощай, может, еще встретимся.
Они обнялись. Ахмад Башир стал подниматься по трапу.
— Cахиб аш-шурта — окликнул его Имран.
Удивленный Ахмад Башир обернулся.
Имран пристально смотрел на него, и на губах его играла странная улыбка.
— Скажите мне еще, что нибудь на прощание — попросил он.
Помедлив, Ахмад Башир произнес:
— Твое участие в операции, в Сиджильмасе не играло никакой роли. Исмаилитский проповедник был засвечен еще до того, как ты вышел из тюрьмы, Убайдаллаха — выдал наш агент во дворце правителя. Так что не казни больше себя за предательство.
— Зачем же тебе понадобился я? — спросил Имран.
Ахмад Башир развел руками:
— Человек в своей жизни делает много лишних движений.
— Благодарю тебя, — сказал Имран, и ушел, не дожидаясь отплытия корабля.
В тот же день он присоединился к каравану паломников, направлявшихся в Мекку.
Месяц спустя, располагаясь на ночлег у костра, Имран спросил у караванщика:
— Скажи-ка, приятель, что это за пальмы виднеются там вдали?
— Это Хайбар, оазис, — сказал караван-баши.
— Так вот из-за чего Алиды утратили свое единство, — задумчиво произнес Имран. Слова были сказаны негромко, но услышали их все. Видимо, настолько они были уместны в этих краях, а находился караван в двух днях пути от Мекки, что два десятка людей разом замолчали.
После долгой паузы старик, сидевший напротив Имрана, сказал:
— Э-э, сынок, такова сила денег. Из-за них можно утратить не только единство, но и разум.
— Да благословит Аллах род аббасидов, — поспешно заявил караванщик.
Опустившиеся сумерки скрыли лица людей, избавив их от необходимости проявлять лояльность к правящей династии.
— Кажется, в Тунисе ты славил Фатимидов, — усмехнулся Имран, — а если попадешь в Кордову, будешь славить Омейядов.
— Все очень просто, — резонно ответил караванщик, — на чьей земле я нахожусь, тех и славлю.
— Три династии правят мусульманами, — горько сказал старик, — а разницы между ними никакой. Везде одно и тоже, с минбаров кричат о справедливости, а с простого народа готовы последнюю шкуру содрать. Как мы радовались, когда скинули Аглабидов! Думали — вот он пришел истинный имам времени, последний продолжатель дела пророка Мухаммада. Да где там, не прошло и года, а нас сдавили налогами так, что дышать нечем.
— Многие выдают себя за людей из «дома пророка» — заметил Имран, когда приходят к власти, по деяниям их распознаешь, какие цели они преследовали. Если бы люди не верили лжепророкам, много пользы было бы им.
— А кто истинный имам? — спросил старик.
— Истинный имам — это седьмой имам, — ответил Имран. — Седьмой совершенный, наследник шестого Имама Джафара ас-Садика.
— Да, — отозвался старик, — дурят нашего брата. Что поделаешь, народ доверчив.
— В том-то и дело, — продолжал Имран, — народ легко верит смутьянам и авантюристам. А истинный имам, возможно, сидит среди вас, но заяви он об этом, его поднимут на смех, а может и камнями закидают, как смеялись над посланником, когда он объявил о своем предназначении. И если бы не Али, который в ответ на слова пророка: «Кто присягнет мне душой своей», не протянул ему руку, и не присягнул своей душой, то другие не признали бы его. Вера Али спасла пророка и позволила ему исполнить свое предназначение.
После этих слов вокруг костра наступила та особенная, полная ожидания и тревоги тишина, которая бывает перед неизъяснимым и повергающим в суеверное состояние явлением природы. Кроме треска сучьев в костре и позвякивания колокольчиков стреноженных верблюдов и лошадей, не доносилось ни звука. Все люди, сидевшие вокруг костра и прислушивавшиеся к разговору, теперь напряженно ждали новых слов Имрана.
А Имран в это время вновь заглядывал в бездну, когда-то показанную ему Джафаром ас-Садиком и отчаянно пытался сохранить благоразумие, думая о своей семье, к которой мог еще вернуться, и об Анне, оставшейся в Багдаде, которая, возможно, могла бы ответить на его любовь. Но караванщик, лицо должностное, а значит, несущее ответственность за политическую благонадежность вверенной ему экспедиции, строго спросил:
— Эй, послушай, малый, а кто ты, собственно говоря, такой, чтобы вести подобные разговоры?
Имран протянул руку к костру, сжал и разжал кулак, и от этого движения вдруг взвилось пламя над костром, исторгнув из людей крик сладостного ужаса.
— Я махди, — сказал Имран.
Старик, не сводивший с собеседника глаз, поднял руки к небу и произнес:
— Хвала Аллаху всевышнему, наконец-то мы дождались!
— Кто ты? — изумленно переспросил караванщик.
— Седьмой Совершенный, — поднимаясь с колен, сказал Имран.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Часть седьмая
Бродячий монах
«Будь ты проклята, Фарида. Будь ты проклята». — Женщина стояла лицом к стене, она смотрела прямо перед собой, ничего не видя из-за слез, вдруг хлынувших из глаз. Прошло несколько месяцев с тех пор, как ушел из дома Имран, и только сейчас она заплакала, а все это время, ощущала тупое оцепенение и страх, от того что придут новые люди, как предрекал Имран и убьют их. Но время шло, никто не появлялся. Страх растаял, а горечь и обида поселились в ее сердце. В первый раз, когда Имран был арестован и приговорен к смертной казни, Фарида пролила немало слез, но восприняла это покорно, как волю Аллаха, но сейчас муж сам, по собственной воле ушел от нее и с этим его поступком, она не могла смириться.