Секрет государственной важности
Шрифт:
Великанов, опустив глаза, молча слушал. Он понимал, что в дядиных словах нет настоящего гнева. Есть боль. Николай Анисимович казался ему каким-то жалким, потерявшим свое обычное место в жизни.
— Теперь дело прошлое, — продолжал Фомичев. — Давай рассказывай: кто мне пакости в машине строил, кто опозорил седую голову? Только правду говори.
Федя решил, что скрывать ему нечего. Он прямо посмотрел на дядю.
— Я…
— Врешь… Откуда тебе знать… А если сам, расскажи, что ты сделал.
Федя обо всем подробно рассказал.
— Только
— Эх-хе-хе! Опозорил ты меня, Федор, ведь теперь смеяться надо мной будут… — Николай Анисимович не обратил внимания на «интересы революции». И почти тут же неожиданно добавил: — А Петьку Безбородова как собаку пристрелили… Никитин… Что Никитин — тоже, как и ты, щенок… Если бы не Безбородов, все ваши штучки в тот же день на чистую воду вышли… Да, обвели вы меня, старика. Правду, видать, мне покойник говорил: «Если весь народ зубы оскалил, не спорь, а подумай, с кем ты». И я думаю, Федор, думаю. Вот ты сумел дорогу прямую сыскать…
Николай Анисимович опустил кудлатую голову на большие натруженные руки.
— Ты молодец, дядя Коля, вернулся на пароход. Никто над тобой смеяться не посмеет — не дадим, — сказал Великанов. И тихо вышел из каюты.
Дядя разбередил Федино сердце напоминанием о Безбородове. Юноша снова видит, как машинист что-то прячет в промасленный журнал… Он читал Ленина… Великанову тогда так хотелось поговорить с Петром Еремеевичем, попросить совета, помощи. Не довелось. А теперь понял: он и так им помогал, понял, почему ему с Виктором сошло, когда оставили пароход без пресной воды, обессилили машину…
Ночь была на редкость ясная. Великанов по привычке мысленно провел створную линию через звезды Альфа и Бета наклонного ковша Большой Медведицы и прикинул на ней еще четыре таких расстояния. Полярная звезда, королева неба, как всегда, на месте и мерцала далеким голубоватым огоньком. К этой звезде Федя относился с большим почтением — как же иначе? — она всегда указывала север. Вокруг нее вращались далекие миры. Все менялось на небосводе, но Полярная звезда оставалась неизменной в одной точке. И моряк, доверивший ей свою судьбу, всегда находил верный путь. А все же с огнем в руках кажется темновато. Федя повернулся к круглому серебру луны и заметил на северо-востоке стену туч, мрачных, как Обухов вечером. «Опять навалит туман. Вот зачастил, привыкнешь — и плавать без него не захочется».
Когда Великанов поравнялся с тамбучиной носовых твиндеков, ему показалось, что сквозь щель неплотно закрытой двери сочится свет. Он остановился: вроде бы огонь здесь не для чего. Федя оставил фонарь на палубе, возле дверей, и осторожно, ощупывая каждую ступеньку, спустился по трапу. Почему он заподозрил что-то неладное? На этот вопрос он, пожалуй, не смог бы определенно ответить.
Так и есть. В дальнем конце твиндека, возле самой таранной переборки, где аккуратным штабелем уложены тюки с шерстью, светит огонек и слышатся голоса.
Шерсть. Великанов совсем забыл про нее. Партизаны больше интересовались съестным припасом, обмундированием, патронами. Составлялись подробные списки по этой части. А тюки, погруженные в бухте Орлиной, продолжали спокойно лежать. Шерсть бесполезна сейчас, а куда девать потом — посмотрим. Так, наверно, рассуждал Барышников.
Прячась за рядами пассажирских коек, Федя подобрался ближе.
— О-ла-ла, я поймал вас за руку! — смог он разобрать приглушенный возглас. — Теперь я знаю, чем интересуется японское командование на этом пароходе.
«Проповедник», — сразу же узнал Великанов.
— А что интересует вас? — послышалось в ответ и тоже вполголоса. — Может быть, сестра Веретягина? Или заблудшие овецки — партизаны? Ха-ха… Христианский пастырь.
По неправильному произношению некоторых слов и шипящим интонациям можно было уверенно сказать, что это японец.
— Я теперь понимал, с каким соображением вы притворялись алкоголиком! Вы хотели вынуть тайну у поручика Сыротестова… Показывали себя священником, а напивались хуже русский грузчик… Не выпускаете из рук святую книгу. Хоть сейчас-то не прикидывайтесь. Если не ошибаюсь, вы имеете чин майора.
— Не ваше дело, капитан Тадзима, читать мне мораль Японское командование обирает бедный русский народ. Наш господь, Джисус Крайст, не любит таких поступков. Последние крохи, оставшиеся от большевиков, вы, как это сказать, хотите скласть себе в карман. Ваш генерал Точибана…
— Оставьте генерала… — опять послышалось характерное шипение. Японец втянул воздух сквозь зубы. — Вы жалеете русский народ, вы, американцы?! Вы делаете мне смешно. А русская железная дорога, а сибирское золото? Кто первый туда запустил руку? Вы хотите, чтобы японцы брали для вас каштаны из огня.
— О-ла-ла! Вы купили семь русских миноносцев за сорок тысяч рублей, оккупировали Сахалин, ловите рыбу и вывозите лес откуда хотите. Ничего себе каштаны… Наш господь, Джисус Крайст…
— Бросьте, господин Фостер! Разве вы против свободной коммерции: один продает за сколько хочет, а другой…
— Если бы вы знали по-английски, господин офицер, я мог бы гораздо лучше объяснить, как называется такая коммерция. Но вы поймете и по-русски… Как это сказать — вы очень негодяй. И ваш Точибана тоже. Я делал бы себе харакири, вместо того чтобы служить с таким человеком! — Проповедник смачно сплюнул.
— Я прощу вас, майор! — взвизгнул Тадзима.
— Вы, японцы, хотите захватить русские земли. Великая Япония, размером меньше штата Орегон, целится на Сибирь. Так ведь, господин капитан? Осторожнее, можете не проглотить.
Тадзима снова шумно втянул воздух.
— О, когда-нибудь японец рассчитается с янки. Мы навсегда отучим вас совать к нам свой длинный нос.
— Смотрите, чтобы русские не отрубили ваш… Хотя это неважная плата за все, что вы награбили на Дальнем Востоке.
— Ах, так… — зашипел японец.