Секрет русского камамбера

Драгунская Ксения Викторовна

Мухов умолкает и тихо печалится. Генварёв, утешая, похлопывает его по плечу.

МУХОВ. Ну, Бог с ними со всеми, ничего не попишешь, чего уж там, Генварёв, с Новым годом, давай выпьем…

Выпивают.

МУХОВ. Он ведь её королевой считал! (Запальчиво обращается к бездыханному телу Мгловой.) Он же королевой тебя считал, кочерга!

ГЕНВАРЁВ. Я вот давно хотел спросить тебя, Паша. Ты зачем вообще на Фросе женился?

МУХОВ.

А чтобы Гириной неповадно было… Когда меня Гирина кинула, я же сам не свой был… Иду раз по Яузскому бульвару вниз и думаю: на ком бы жениться, чтобы Гириной насолить? А тут навстречу как раз эта чума гребёт. Ой, здравствуй, Паша. Ну здравствуй, душенька. А сам думаю: дай-ка я на ней женюсь, вот Гирина-то изведётся! И думаю, надо что-то хорошее сказать, ну, подъехать как-то, и говорю: какие у тебя, Фрося, хорошенькие ушки, выходи за меня! Хвать её на руки при всём честном народе и потащил вниз по Яузскому… Чуть не надорвался.

ГЕНВАРЁВ. А она что?

МУХОВ. А она плакала у меня на руках и говорила, что она недостойна и что влюбилась в меня ещё в детском саду…

ГЕНВАРЁВ. Нет, Гирина что?

МУХОВ. Гирина в Америку уехала. Стажироваться. И вот я теперь кричу ей через океан: «Эй! Гирина! Трепещи! Ревнуй! Страдай! Я женат! На Мгловой! У нее котлеты изо рта вываливаются, и компот в том числе…»

Пауза.

МУХОВ. Господи, как мне фигово было, когда Гирина меня кинула. Я же спать не мог, не мог спать, я спать боялся, потому что вдруг мне во сне приснится, что Гирина снова со мной, а потом просыпаться — такой облом… Я спать не мог, я все ночные клубы обегал, я только и делал, что трахался, трахался, трахался… И трахался, и трахался, а потом опять трахался…

Генварёв утешает и утихомиривает Мухова.

МУХОВ. Странно. Вот я вроде писатель… А сегодня поутру пять раз подряд не мог написать слово «балалайка»… Всё запутывался в этих «ла-ла»…

ГЕНВАРЁВ. А зачем тебе писать слово «балалайка»? Напиши лучше, как живёт наш брат учитель…

МУХОВ. Славный ты парень, Генварёв… И ничего, что ты читать не умеешь. Это даже здорово. Зато у тебя тонкие, красивые, как у музыканта, пальцы, ты умеешь орудовать сапёрной лопаткой, знаешь, как вести себя при массовых беспорядках и как уцелеть в случае эпидемии чумы… И свои знания ты передаешь детям… И это прекрасно! Учитель по основам безопасности жизни — это гордо, прекрасно звучит!

Генварёв и Мухов обнимаются, выпивают, закусывают, поют под гитару «Когда я пьян, а пьян всегда я, я вспоминаю вас…» и всё в таком духе.

Два санитара выкатывают на сцену железную каталку с Крюксоном. Останавливаются. Ставят Крюксону капельницу и уходят.

Некоторое время Генварёв и Мухов продолжают шумно ужинать, но постепенно их голоса стихают. Они сидят, пьют, закусывают, разговаривают, хохочут и поют под гитару уже безмолвно.

Крюксон привстает на каталке.

КРЮКСОН. Мглова растяпа, растеряша, у нее часто насморк, ей надо чаю с малиной, ей надо шаль с кисточками, если целовать Мглову в глаза, она щекочет губы ресницами, её глаза пахнут чем-то смешным и милым, ночью

Мгловой снятся детские сны, она смеётся, как гномик, Мглова носит деревянные бусы, Мглова помешалась на Пушкине, она сочиняет сказки про Пушкина, Пушкин и кошки, жил-был Пушкин, и нет на белом свете ничего лучше винегрета, который мне приготовила Мглова, нет ничего лучше этого винегрета в моей жизни, нет и не будет… Я недостоин Мгловой, я не умею починить утюг, у меня всегда всё ломается, а соседи за стеной целыми днями отвратительно тискают клавесин… Зачем нужны все? Зачем огромный город, а в нём десять миллионов каких-то людей, зачем они, кому они нужны, даже странно, что их кто-то ждёт и любит, как можно их любить, если они не Мглова, мне нужна Мглова, никто, кроме Мгловой, я не могу жить без Мгловой, я не хочу жить без Мгловой, Мглооо-ооо-ооова!

Третья картина

Светлое утро, весна. Ветер колышит белую занавеску. В комнате Крюксона стол накрыт к завтраку. Много зелени и овощей. Творог, молоко, белый сервиз. Зелёное и белое. У окна Крюксон с девушкой. Это его невеста. Крюксон и невеста целуются, щекочут друг друга и щиплют. Разговаривают.

КРЮКСОН. Тютьки путьки масясюльки?

НЕВЕСТА. Потютяки пуньки ботютюськи!

КРЮКСОН. Люкиляки!

НЕВЕСТА. Кулькульки-кутьки-бутьки! (И дальше в том же духе, такой сюсюкающий идиотизм. Просто сплошное сюсю-пупу, тютьки-путьки.)

Звонок в дверь.

НЕВЕСТА. Ой! Пришел кто-то…

КРЮКСОН. Коммунисты пришли.

Входит Мглова.

КРЮКСОН. А, это ты…

МГЛОВА (лепечет). Я только на минутку… Просто потому, что ты ближе всех живёшь… Я на минутку…

КРЮКСОН. Что тебе?

МГЛОВА. Понимаешь, мне надо по часам принимать хлористый кальций… Не могу же я на улице…

Крюксон поворачивается к Невесте, показывает глазами на Мглову, крутит пальцем у виска, машет рукой.

КРЮКСОН. А зачем тебе хлористый кальций?

МГЛОВА. Кровь часто идет…

НЕВЕСТА. Ну что ты, Серёжа! Разве так можно? Ведь сегодня наше первое утро, неужели человека обижать? Не на улице же ей, не из горла же этот кальций хлестать, в самом деле?.. Пейте, пожалуйста. Серёжа, дай столовую ложку. Вам ведь по столовой ложке принимать?

КРЮКСОН. Ладно, хлебай свой цианистый калий и отваливай.

МГЛОВА. Ой, спасибо вам огромное! Спасибо! (Роется в рюкзачке.)

КРЮКСОН. А что у тебя с кровью-то?

МГЛОВА. Да аденоиды вырезала…

КРЮКСОН. Кто ж на старости лет аденоиды вырезает?

МГЛОВА. Ну что ты, правда… Чёрт, где же этот флакон? (Роется в рюкзачке, выхватывает револьвер, дважды стреляет.)

Крюксон и Невеста падают замертво.

Мглова моет руки, приглаживает волосы, заглядывает в холодильник, похлопывает холодильник дружески, берёт огурец, вкусно хрустит, с аппетитом завтракает, лениво смотрит на тела жениха и невесты.