Секрет Ярика
Шрифт:
Рано утром, когда все еще спали, надел старую куртку, пахнущую лесом, потом и порохом, и заслуженную финскую шапку с козырьком и значком — металлическим тетеревом. Поднял с постели Пика, и мы тихонько вышли из дома.
За околицей, в поле, выпустил собачонку и только ее и видел. Далеко за бугром раздался неистовый лай — мимо меня промчался жаворонок, за ним со всех ног Пик. И так — погоня с лаем — длилась полный час. Менялись только объекты гоньбы: ласточки, трясогузки, дрозды, зяблики. Все поля избеганы, сил больше нет, язык до земли. Я сказал: «Сядь! Отдохни и подумай!»
Не приходилось учить спаниелей. В голове какие-то обрывки из книг и разговоров: «Они малорослые, потому надо заставлять сидеть, а не ложиться.
Сто чертей было в этом маленьком зверьке. Он носился по выгону, возбуждая тревогу у наблюдавших ворон. Если трава чуть повыше, начинал прыгать, как мячик, вскидывая уши. В высокой траве невидимо струился так энергично, что по вздрагивающим метелкам можно было проследить его путь. Он преследовал все, что летит, двигается, — это щенячье, а когда начинал опускать голову и нюхать следы — это было уже охотничье, кровь говорила. Способный песик. День за днем хожу с ним по утрам гулять и учу, и все для него новое, и все прибавляется: приходит пулей на длинный свисток, садится с любого хода по короткому и ждет, что подойду, похвалю и дам кусочек печенья. Ходит без поводка у ноги, долго, как привязанный, но стоит только посадить и скомандовать: «Але!», взвивается с восторгом. По приказанию вскакивает в лодку и сидит смирно, как бы ни качало, пока не пристанешь к берегу. Деревенские развлечения бросил, пренебрегает овцами и курами, словом, воспитанный песик, прямо культурный, очень приветливый и не кусается.
Мы возвращались усталые, с мокрыми ногами прямо к завтраку. Домашние только что поднимались. На улице было уже жарко. Мы могли бы рассказать, какое было дивное утро, как уходил с озера, скручиваясь в белые столбы, зоревой туман, просыхала роса и большое, еще не греющее солнце уменьшалось и раскалялось добела. И кому из домашних дело, что мы своими глазами видели, как ястреб-тетеревятник схватил вяхиря и, когда я крикнул, выпустил из когтей и обиженно улетел в лес и что над озером на страшной высоте прошла стая гусей, рановато, конечно, — еще не пролет.
В такое ласковое утро мы с Пиком шли по полям. У меня вмиг намокли кеды, а Пик в первой же траве набрал на шерсть столько воды, что проявился темный крап, и стала собачка почти черной. Среди обширного кошеного луга — небольшой лиственный клок: две березы, несколько осинок, ивняк и некось выше пояса. У березы сломана ветка, я подошел, оторвал ее и понюхал — пахнет палым листом. Это всегда так, раненые деревья пахнут осенью. Рядом в самой густоте взлаял Пик и выскочил на открытое, на кошеное. За ним вылетела тетера. Большая, не сравнимая с теми птичками, что он гонял по полям у дома. Пораженный Пик прыгнул на метр, не меньше, всем, чем только мог: ногами, туловищем и всего заметнее — черными ушами, вздернутыми прямо к небу. Он почти поймал эту огромную птицу, чуть-чуть осталось до ржавых перьев хвоста, а она, то припадая к траве, то подымаясь, летела дальше. Взвизгнула моя собачка — уж эта добыча не уйдет, не ласточка-пичужка! Это не я, это он так думал.
Я сел на камень и, посмеиваясь, наблюдал, как тетера отрастала все больше и, то частя крыльями, то планируя, взмыла на опушке и исчезла среди вершин. Пик пропал и вернулся не скоро. Я не сердился, я знал, что он никогда не забудет этой встречи, что запомнит все: и шум крыльев, и пестрые перья с белой оторочкой, красную бровь, черный глаз и, конечно, запах, сильный и манящий. Сегодня же, завтра — да что там говорить — всю жизнь будет искать эту птицу.
Пик пришел огорченный и взволнованный нелепой неудачей. Я не дал ему подойти к месту взлета, усадил, взял к ноге, увел. Понимал, что тут рядом в траве затаились тетеревята, и, бог знает, чем могла окончиться их встреча с Пиком.
Мы перестали ходить в поле, катаемся на лодке, учимся доставать палочку
И вот в этот раз — да, кажется, в этот — мы высадились на остров поискать грибов. Пик носился вокруг нас и… вдруг остановился, прыгнул и замер. Я подошел. В зубах у него было утиное перо. Из зеркальца кряковой, нарядное, отливающее всеми опенками синевы. Выглядело оно красиво и, думается, отлично пахло. Пик сидел недвижно, лицо у него было как у человека, схватившего неопознанный предмет из космоса. Совсем неожиданно стали падать листья, очень немного — все решили: это не осень, просто были жаркие дни. Но почему шуршит трава под ногами, пропали стрижи, покраснела и налилась брусника? Почему притихли крики ребят-купалыциков?
Подходил срок охоты. За лето Пик вырос, превратился в сильную собаку с прямой спинкой, широкой грудью и крепкими лапами. Послушную собаку с большим темпераментом и ярко выраженной охотничьей страстью. Я без конца представлял себе, даже во сне видел, как вылетает из чуть пожелтевшего камыша кряква. Она всплеснула на подъеме, поднялась совсем близко, так, что я хорошо различаю плоский клюв, длинную шею и синее зеркальце. После выстрела она плюхается на воду. Уголком расходится волна от черной головы Пика. Он волнуется, торопится, хватает утку и торжествующе тащит ко мне. Я видел, как на кромке овсяного поля начинает крутить хвостом и подпрыгивать моя собачка, тянет в густой ивовый куст, оттуда с шумом выбирается косач и как синий шар тянет прямо на штык. В конце концов, можно и на болоте попробовать, только держать поближе и заметить, как ведет себя перед дупелем, как показывает.
Я не взял его с собой в день открытия охоты, вообще не брал на охоту. Спокойно снимал со стенки ружье — на это Пик внимания не обращал: не понимал. Закрывая калитку, приказывал: «Дома! Оставайся дома». Труднее было с дичью. Приносил в рюкзаке в кладовку. Он имел дело только с жареными косточками и вряд ли особо отличал от любых других.
Почему я так решил? Почему так поступил, хотя и стыдно было смотреть в честные цыганские глаза? Я приобщил его к природе: полю, лесу, болоту, озеру, к широкому поиску, к блаженной усталости после большого похода. Это вошло в его жизнь накрепко. Когда я заболел, он по утрам не прыгал и не взвизгивал, подходил к кровати, клал голову на крайчик одеяла и выразительно вздыхал.
Что, если бы я подарил ему и охотничье счастье? Азарт осмысленных розысков, выстрелы, погоня, пойманная птица в зубах. Это вторая жизнь для кровной собаки. Но подходит ли она для Пика? Что ждало его в семье, в городском доме? Для тещи ненавистен, для жены безразличен, муж не охотник, и ему некогда, мальчик хороший, ласковый, но он уже поиграл. Что осталось бы у Пика от охоты? Вечная тоска и сны: погоня, подергивание лапами на месте и гнусавое повизгивание.
За ним пришли. Я собрал его в дорогу: ошейник, поводок, намордник. Он не отходил от меня. В дальней комнате я взял его за щеки и поцеловал в белую букву «V» на середине головы. «V» — виктория, победа. Ни у меня, ни у него победы не было. Я стоял на крыльце, его уводили на поводке, он смотрел на меня и шел как бы задом наперед. Он видел, что я печально развел руками. Если бы он был человеком, то пожал бы плечами, и не просто, а с укоризной. Он не знал многого.