Секрет Ярика
Шрифт:
Лисогон
Давно это было. Пороши перепадали частые, но неглубокие, ходить было легко, и охота шла удачно. Под самым городом, на Коровьем острове, за день можно было стропить не меньше пары тумаков [22] , живущих на заливных островах Среднего Поволжья.
— Ты знаешь, что у здешних помещиков Курлиных были замечательные гончие? — спросил брат.
— Знаю.
— А то, что у нас в доме живет старая нянька Курлиных, знаешь?
— Нет.
22
Тумак —
— Так вот, я кое о чем хочу ее спросить.
— Попытка не пытка.
Дальше все пошло, как в сказке, где случается то, чего хочется. Нянька вспомнила, как много у Курлиных было собак, и что одну из них конюх Никитич привез в город, и что живет старик у Постникова оврага, и адрес есть.
На следующий день мы отправились к Никитичу. Входя во двор, заметили привязанного на цепь рослого багряного выжлеца. Был он ширококостен и бочковат, лапы в комке [23] , голова удивительно пропорциональная и сухая, ухо маленькое треугольничком, глаз звероватый, словом, «кругом хорош». Старый конюх рассказал, что вывез Плакуна щенком шесть лет тому назад, сам не охотник, собаку не учил и даже в поле с ней не бывал ни разу. Отдать собаку? Почему же, можно. Она ему вроде и ни к чему, и платы не надо.
23
Лапы в комке — нахоженные лапы собаки со сжатыми пальцами.
Два фунта пшена и восемь пачек махорки закрепили наше право на собаку.
Красногрудые снегири бойко сновали по кружевным веточкам осокоря. Частенько опускались на снег, оставляя неглубокие следы — лунки и крестики. Пороша, дивная осыпная пороша пала с вечера и сейчас открытой и ясной прописью лежала вокруг. На легком морозце мягко, без привизга шуршали валенки и дышалось легко, как после бани.
Издалека мы заметили четкий малик — след зайца, подошли и спустили со сворки Плакуна. Большой, яркий на снегу, он в три прыжка подскочил к следу и уткнулся в него мордой. Фыркнул, поднял голову со смешной белой нашлепкой на носу и побежал в сторону.
— Забыл, — сказал брат.
— А может, и не знал? Надо поднять зайчишку.
Мы тропили не меньше часа, когда, обогнув камышовую низинку, брат заметил гонный след.
— Вот! Вот! Вот! Аля-ля-ля! Плакун! Плакун!
Пыля снегом, примчался Плакун, тихонько визгнул и принялся носиться вокруг, высоко подняв голову и не обращая внимания на парной след зайца. Голоса не подал ни разу, как немой.
— Надо показать зайца — обазартить выжлеца, — посоветовал я уже без большой уверенности.
Мы обошли второго тумака большим кругом у лесного озеришка, а потом, двигаясь так, что и своих шагов не слышали, обрезали кружок, оставив в нем запорошенный, частый, как корзинка, ивовый куст. Брат зашел с одной стороны, с другой стоял я, держа Плакуна за загривок.
Брат хлопнул в ладоши. Сивый, с прочернью по спине заяц вылетел из куста, затормозил всеми четырьмя, прыгнул и помчался, прижав уши, по нетронутой белизне озерка. Я бросился за ним, горячо называя и порская. Плакун остался на месте, а после выстрела брата не торопясь потрусил к барахтающемуся в снегу зверьку и остановился, не доходя нескольких шагов.
— Дай понюхать! — крикнул брат.
Я взял тушку зайца,
— Кинь ему пазанок [24] !
Плакун понюхал заячью лапку и носом зарыл ее в снег.
Мы повернули к дому. Плакун шнырял по лесу в довольно энергичном, но неглубоком полозе.
— Стой, — сказал брат и схватил меня за руку. — Как же я не догадался раньше! Плакун — лисогон. Помещики всякими там зайчишками не очень-то интересовались, им гон по-красному подавай.
А что ж. Все может быть, надо попробовать. Пойдем за реку к железной дороге, там недалеко от бойни в кустах не один лисий нарыск найдем.
24
Пазанок — отрезанные заячьи лапы, которыми гончатники поощряют собак.
Вечерело. Мы перешли Волужку и поднялись на поля. Солнце опускалось в лес, за Волгу. Из города на раннюю ночевку потянули вороны. Они молча рассаживались на высоких осокорях, роняя ледяную пыль с веток.
Четкий нарыск крупного лисовина попался скоро. След был свежий. Зверь только тронулся с дневки. До самого леса мы бежали по следу, называя Плакуна. Выжлец равнодушно бежал рядом, а потом опередил нас и скрылся среди деревьев.
— Нет… — начал брат и сразу смолк. Впереди послышался гон.
Я крикнул:
— Стой! Послушаем, куда поведет.
А гон продолжался. Ярко и не скупясь на голос Плакун гнал где-то неподалеку к опушке. И как гнал!
— Господи! Какой голос! Какой удивительный голос, — почти простонал брат. — Помнишь у Дрианского? Стая гонит… «Не взбрех, не лай, не рев… непрерывная плакучая нота, выражавшая что-то близкое к мольбе о пощаде, в ней слышался какой-то предсмертный крик тварей, гаснущих, истаивающих в невыносимых муках…» Вот из таких голосов помещики и подбирали и…
— Подожди! Слушай, слушай, как он гонит, — перебил я его. — Только почему все на одном места? Давай туда…
Запыхавшись, мы прибежали на большую поляну. Плакун был там. Сиреневый предвечерний снег был исхлестан во всех направлениях широкими собачьими прыжками, но ни заячьего, ни лисьего следа не было нигде.
— Кого он гонит?
— Смотри хорошенько.
Черточка, две ямочки… Ниточка мышиного следа протянулась от пня к вывороту. Плакун подбежал, сунулся к этому следу и, не поднимая головы, горячо погнал, сдваивая и трубя в нос. Так и гнал до самого выворота.
— Пойдем домой, — уныло промолвил брат. — Мышегона купили — мертвое дело. Сердцу тошно.
Камчадалка
Брат мой всегда был вдохновлен какой-нибудь идеей. Идеи и увлечения были разные: крупномасштабные и мелкие, дельные и фантастические. Жить без них он не мог, за это над ним подсмеивались и за это любили.
Уезжая в очередную экспедицию, он решил привезти лайку:
— Не какую-нибудь городскую цуньку, а настоящую, сибирскую, зверовую. В наших местах медведи каждый вечер на овсы выходят, а не подкараулить. Помнишь, сколько ночей зря? Ты здесь, а он там, в ста метрах. Слышно, как возится в овсе, а не видно — ночь темная. А тут на зорьке пройдем край овсяного, медвежатник след примет и пошел… мы за ним. Остановит, мы с двух сторон на лай, он мишку за гачи цоп, мы ближе, он его еще раз за гачи, мы ближе. Стук! Лежит медведик. Печенку будем жарить…