Секретарь обкома

Кочетов Всеволод Анисимович

— К осени лучше будет. Видали, сколько гравия и песку навезли по всей трассе?

— Видал. Молодцы. Только еще сумейте найти время и рабочие руки, чтобы материалы эти уложить на место. А то у вашего колхозного брата, бывает, даже минеральные удобрения по году, по два на железнодорожных станциях лежат.

Так и гравий с песком может до морковкина заговенья проваляться.

Потом все отправились голосовать. Черногус проводил Софию Павловну до школы, а сам отправился в Дом приезжих. София Павловна принялась собирать чемоданчик. Вещи в него не вмещались. Их прибавилось. Прибавились образцы кружев, прибавились рисунки — толстая связка плотной бумаги; были здесь и подушки кружевниц, лукошки, коклюшки. София Павловна везла их в музей, и, кроме того, ей хотелось втайне от всех поработать самой, сплести хоть самые простенькие кружевца. Она не была рукодельницей, но завидовала рукодельницам и всегда стремилась научиться чему-нибудь такому, в чем бы и ей женщины могли позавидовать. Но так у нее упорно

не получалось.

Да, все эти предметы не лезли в чемодан. Тем более что в нем и без них было тесно. Главным недостатком Софии Павловны как путешественницы Василий Антонович считал ее страсть, куда бы она ни ехала, набирать с собой лишних одежд и особенно туфель. Казалось бы, ну чего проще — ехала сюда в деревню, во время весенней распутицы, — вполне достаточно одних сапожек, и вполне достаточно ее темно-серого костюма и нескольких блузок под жакет. Нет же, тайком от Василия Антоновича подсунула под полотенца три платья. А коли три платья, то к одному из них нужны белые туфли, к другому — черные, к третьему — красные. И все, конечно, на высоких каблуках, в силу того что Софии Павловне всегда хотелось быть выше, чем она была. А эти туфли с их каблучищами чертовски нетранспортабельны, они занимают ужасно много места. Всего три пары, а чемодан полон, ничего уже сюда, кроме мелочей, не всунешь. А вот еще две коробки с духами. Какие уж тут лукошки и подушки!

Она сидела перед раскрытым чемоданом, не зная, что и делать. То так переложит свое добро, то этак, чемодан не закрывался даже и без лукошка с подушкой. Только пребольно прищемила палец. Держала его во рту. Она хотела было пойти и позвать одну из учительниц. Лучше молодую, конечно, Нину Сергеевну, она не рассердится, если даже ее и разбудить. Пошла было к двери, но ее осенило взглянуть на часы, был четвертый час ночи.

— Батюшки! — сказала она вслух. — Утро же скоро.

У Софии Павловны была еще одна особенность. Она очень любила часы, и непременно ей нужны были самые маленькие, самые крошечные, и это понятно при ее маленькой руке. Но зачем были эти часы — неизвестно. Время для Софии Павловны мчалось со страшной скоростью. Не сообразишься подумать о чем-либо, — час пролетел. А уж если о чем подумаешь — и три промелькнут. О часах она вспоминала только тогда, когда с их помощью можно было определить лишь степень опоздания. Ничего удивительного не было в том, что Лаврентьев, зашедший на рассвете в школу, застал ее возле того же раскрытого чемодана.

— Уже встали, София Павловна! — воскликнул он радостно. — Вот вы какая! А я думал, будить придется да ждать невесть сколько. Знаете женщин…

— Я не из таких, — сказала бодро София Павловна. — Помогайте-ка чемодан уложить.

Лаврентьев быстро спихал ее добро, замкнул чемодан.

— А это, — сказал он, — этот допотопный хлам, — он взял под мышку валик с лукошком, — под сиденье сунем, ничего ему не сделается. Пошли.

— Я сейчас, — сказала София Павловна. — Надо с учительницами попрощаться и поблагодарить их за гостеприимство. Вы идите. Я догоню.

Лаврентьев терпеливо ждал возле машины минут сорок и только, когда изрядно озяб, двинулся было к школе. Но София Павловна уже вышла, веселая, подтянутая.

— Видите, как быстро! — сказала она весело.

— Да, всего тридцать секунд, — ответил он, взглянув на часы.

— Что вы? — искренне удивилась София Павловна. — Шутите, Петр Дементьевич. — Не меньше трех минут. Что вы!

— Да, да, пожалуй, — согласился он. — Совершенно верно: четыре с половиной минуты.

— Вот это так. — София Павловна стала взбираться в высокую машину-вездеход. Лаврентьев ей помогал и внутренне улыбался. Ему была очень симпатична эта маленькая, энергичная, деловая и вместе с тем до крайности неорганизованная женщина, которая иной раз могла и гору своротить, а иной раз вот даже с чемоданом не способна справиться. Его Клавдия была не такая. У той был план, был во всем порядок. Простая колхозница-огородница, в девчонках оставшаяся без родителей, вынужденная заботиться о младшей сестренке, она окончила, семилетку, она училась в вечерней школе для взрослых после того, как вышла за него замуж, она училась заочно в Тимирязевской академии, она защитила диссертацию в прошлом году. И всего за двенадцать недолгих лет. Но значит ли, что если есть такие сильные характером Клавдии, то рядом с ними плохи эти неорганизованные, но удивительно женственные, бодрые, сбивающие все строгие планы в жизни, Софии Павловны? Судя по всему, Василий Антонович, сам человек собранный, организованный, никогда бы не променял свою Соню ни на какого иного «организатора побед» в юбке. Да разве и его, Лаврентьева, хоть сколько-нибудь раздражают ералашные недостатки жены Василия Антоновича? Нисколько же. Напротив, он им только улыбается.

— Ах, — вскрикнула София Павловна, — кажется, юбку порвала. Слышали, что-то треснуло?

— Просто вы автомобиль сломали. — С нарочитой озабоченностью Лаврентьев внимательно осматривал заднее колесо.

— Не может быть! Вы снова шутите. — Но в голосе Софии Павловны все-таки слышалась некоторая тревога.

— Нет, обошлось. — Лаврентьев уселся рядом с Софией Павловной. — Видимо, и в самом деле юбка. Поехали, Сан Саныч, — сказал он шоферу. — Кажется, ничего не

забыли.

Проезжая через Заборовье, останавливались два раза. Во-первых, забрали Черногуса, ожидавшего возле Дома приезжих. Во-вторых, прощались с председателем, с секретарем партийного комитета, которым избрали Лисицина, с членами нового парткома, с бригадирами, вышедшими проводить машину. В последнюю минуту откуда-то выбежал запыхавшийся Баксанов, сказал, что на днях возвращается в город, что теперь он не отвяжется от Гурия Матвеевича.

— Пора, пора вам возвращаться, — сказал Баксанову Лаврентьев. — А то вас там могут заочно свергнуть.

— Был бы дико рад, — ответил Баксанов.

Когда двинулись наконец в путь, было не только светло, но уже взошло солнце. Ослепительно сверкала вода в канавах. Точно кованные из красной меди, горели в его лучах стволы могучих сосен.

— Грачи! — воскликнул Лаврентьев, заметив черных птиц на подтаявшем, осевшем мартовском снегу. — Все в порядке, весна, значит.

Софии Павловне захотелось спать. Она склонилась к плечу Лаврентьева, попыталась вздремнуть. Но сильный толчок подбросил ее на сиденье. Спать при такой дороге было нельзя.

— Вот беда-то, — сказала она. — Может быть, споем тогда, что ли? — и спрятала в ладони зевок. — В машинах всегда поют.

— На здешних дорогах лучше не петь, — сказал шофер Сан Саныч. — Такие колдобины — язык откусишь.

София Павловна задумалась. Она думала о людях, которые год за годом мотаются по этим колдобинам, что-то организуют, чего-то добиваются, всю жизнь свою тратят на то, чтобы только у других жизнь становилась все лучше и лучше. Им нелегко, им трудно. Но они испытывают огромную радость, когда трудности преодолены, когда что-то сделано, что-то достигнуто. Иные, кто не знает, думают, что должность секретаря райкома или секретаря обкома — это какая-то сухая, почти чиновничья, лишенная человеческих радостей должность. «Пленумы», «бюро», «активы» — слова, и верно, сухие, официальные. Но с каким подъемом Вася рассказывает дома об этих пленумах и активах, сколько для него в них живого, волнующего. Однажды в Москве, в вагоне метро, София Павловна сидела рядом с человеком, в руках у которого была раскрытая книга. Чело-век водил глазами по страницам, улыбался, что-то произносил сквозь зубы, отчеркивал какие-то места ногтем. Книга была не просто интересная, она вызывала и восторг у этого читателя, и удивление, и изумление, и негодование. София Павловна не удержалась, краешком глаза заглянула в книгу. Она увидела длинные — сверху донизу — колонки цифр. Только цифры, и никакого текста. По шесть колонок на каждой странице, и сверху донизу, сверху донизу. «Извините, что это за книга у вас?» — спросила она. «Звездный атлас. Атлас звезд», — ответил он и назвал год, на какой тот атлас был составлен. Для него, для которого язык астрономических цифр был родным языком, книга эта была не менее волнующа и интересна, чем «Анна Каренина» или «Фауст». Так же и для Василия Антоновича были понятны и волнующи события на пленумах и активах. Вот же сидит Петр Дементьевич Лаврентьев, чему-то улыбается, отчего-то наморщивает лоб; вот шевельнулись жестко губы — может быть, с кем-то спорит или отчитывает кого-то. Можно не сомневаться — он переживает вчерашнее собрание. Он поехал в Забо-ровье, организовал большое, важное дело. Он наслушался хороших, интересных выступлений, он продумывает их, с чем-то он согласен, с чем-то не очень согласен, возражает, видимо. Теперь он будет все время возвращаться мыслью к Заборовью, будет ждать результатов тех мер, которые здесь приняты для улучшения партийной работы, он будет сюда звонить по телефону, будет приглашать к себе и секретаря райкома, и секретаря партийного комитета, соберется — сам сюда приедет. Это для него кровное, родное, близкое, это его забота и его радость.

— Здорово! — сказал Лаврентьев будто спросонья.

— Что — здорово, Петр Дементьевич? — поинтересовалась София Павловна.

— Да все, весна вот, грачи. — Лаврентьев явно схитрил, сообразив, что высказал вслух какую-то скрытую думу.

Машина бежала по дорогам. Дороги были, как и прошлой и позапрошлой весной, ужасные. Но в отличие от минувших весен, ныне вдоль них и прямо на них, и в самом деле, недаром это заметил Артамонов, громоздились горы материалов, с помощью которых, если люди возьмутся по-настоящему, за лето можно будет соорудить десятки и сотни километров хороших, прочных и гладких дорожных покрытий.

Вечером у Денисовых сидели за чаем. Были и Лаврентьев с Клавдией Михайловной, был Черно-гус, были Сергеевы. София Павловна с увлечением рассказывала о том, как искали они кружевниц, показывала кружева, рисунки, несложные древние приспособления для плетения кружев. Все изумлялись, ахали, поражались. Клавдия взялась за коклюшки, попробовала плести по рисунку, у нее сразу же стало получаться.

— У вас очень легкая рука! — удивилась София Павловна. — А я пробовала…

— Соня, — сказал вдруг Василий Антонович. — А ведь из Чиркова, знаешь, какие идут сигналы? Приехала, пишут, жена секретаря обкома и дает установку на свертывание животноводства и кормовой базы для него. — София Павловна насторожилась. — Да, да, — продолжал Василий Антонович. — Всю комсомольскую организацию, дескать, сбила с толку. Никто не идет в доярки, в птичницы, все сели плести кружева. Нехорошо так, Соня. Ты нам область развалишь.