Секретарь обкома

Кочетов Всеволод Анисимович

— Можно мне слово? — Поднялся худощавый пожилой человек, с такими очками, о которых Артамонов говорил, что при их помощи только ученую карьеру делать, — в тонкой золоченой оправе. Баксанов шепнул Василию Антоновичу: «Забелин, архитектор». — Я хочу сказать вот что. Мы с вами находимся в этом здании… Хорошее здание? Да, отличное, прочное, удобное, красивое. Нас радуют и эта лепка, и эта роспись, и эти, отнюдь не монотонные, не однообразные линии. Это здание построил мой отец, о чем на камнях цоколя, если вы обратили внимание, более полувека назад была учинена соответствующая надпись. Отец построил за свою жизнь семь или восемь зданий в городе, и все они заметны, все имеют свое лицо. Сын старого строителя,

то есть ваш покорный слуга, сооружает жилые дома в Свердловском районе Старгорода. Он печет их, как блины, напек раз в двадцать больше, чем его отец настроил, и они, подобно блинам, похожи один на другой.

— Это вы к чему? — спросил Василий Антонович. — К тому, что чем меньше, тем лучше.

— Не только. Еще и к тому, что вы говорили тут о деревне. Если такие дома-близнецы строить в деревне, деревня потеряет свое лицо, утратит поэзию, порвутся ее органические связи с природой. Взгляните, как выглядит старое село: в центре церковь, устремленное к небу сооружение строгих, чистых линий, белостенное, с зелеными кровлями куполов. Обнесена оградой, в ограде непременные кущи ив, тополей, лип. Во все стороны разбегаются улицы и проулки.

— Да, крытые соломкой избы, — подхватил Василий Антонович. — С гнилыми венцами, про-1 дувные, на зиму их навозцем надо обкладывать — завалинками. Удобств — никаких. Плетни вокруг. Грязь по колено. Издали, конечно — чудесно, лирично, ласкает взор, побуждает к меланхолическому течению мысли. Вы жили в деревне?

— Нет.

— А я там родился. Нет, товарищ архитектор, не в церковках надо искать красоту.

— Позвольте, я не закончил. — Забелин протер очки лоскутом замши. — Я не за тем просил слово, чтобы позвать назад, к церквам. Я считаю, что для села надо разработать такую архитектуру и такую планировку, чтобы органическая связь деревенской жизни с природой не нарушалась. Пусть будут дома в несколько этажей, на несколько квартир… Но чтобы они были такими… как бы сказать?.. чтобы органически вписывались в пейзаж.

— Полностью вас поддерживаю. — Василий Антонович дружески кивнул Забелину. — И не только поддерживаю, но просто прошу принять участие в разработке таких проектов, таких типов домов. Вот переустраивают свое село в Забо-ровье…

— Ну да! — перебил его Забелин. — Разработаешь, как будто бы и согласятся, похвалят. А потом и пойдет: это убери — излишество, то исключи — украшательство. А в итоге ящик с дырками для дверей и окон. Посмотрите жилые кварталы Свердловского района. Стесняемся и расписываться на таких сооружениях.

— Вот это вы уже не совсем хорошо сказали. — Василий Антонович достал портсигар, взял папиросу, закурил. — Продолжение вашей мысли такое: пусть что ни дом, то памятник эпохе, пусть их будет меньше, но пусть они будут дворцы, пусть в них живут немногие счастливчики, зато как живут! Так? Не ошибаюсь?

— В общем, это недалеко от моей мысли.

— Нет, дорогой товарищ… Простите, как ваше имя?

— Николай Гаврилович.

— Дорогой Николай Гаврилович! Страна наша богата. Но ещё не до такой степени, чтобы каждый уже сегодня мог жить во дворце. Мы способны построить очень много, но ещё не дворцов. Значит, как же быть? Значит, пусть одни живут в тех дворцах, которые мы будем строить в год по штуке — с лепкой, позолотой, штофной обивкой. А другие? Другие, то есть миллионы и миллионы, пусть смотрят на них и облизываются, пусть живут в старом гнилье, доставшемся нам ещё от царя? Нет, Николай Гаврилович, Центральный Комитет нашей партии с таким умонастроением не согласен. Центральный Комитет нашей партии и наше правительство хотят, чтобы как можно быстрее было покончено с халупами, с развалинами и полуразвалинами, с бараками, чтобы каждый советский человек жил в жилье светлом, чистом, теплом, с ванной, с газом, со всем,

что делает человеческую жизнь удобной и здоровой. Вы хотите сегодня дворцов, которые бы прославляли эпоху коммунизма. А мы меньше всего думаем о прославлении. Мы хотим, чтобы строители коммунизма жили хорошо. Надо строить дешево, чтобы на одни и те же средства построить как можно больше. В данном случае правильным будет только такой лозунг: чем больше, тем лучше.

— А потом нас проклинать станут за эту ско-ростройку, за звукопроницаемость, за то, что нет кладовок в квартирах, за узкие коридорчики, тесные передние, за однообразие.

— Скажите, а вы проклинаете тех, кто строил бараки вокруг Кузнецкого металлургического, вокруг Челябинского тракторного, вокруг Ростсельмаша, вокруг… вокруг сотен и тысяч новостроек первых пятилеток?

— Что ж тут проклинать? Так надо было. Другого выхода не было. Теперь их ломают, эти бараки, во многих местах уже и сломали, на их месте построены наши коробки.

— Ну вот и нам потомки простят наши, как вы говорите, коробки. Они, потомки, будут богаче нас, как мы стали богаче тех, кто строил бараки. На месте коробок они построят дворцы. Это уже их дело.

— А все-таки…

— А все-таки… — Василий Антонович не дал себя перебить. — А все-таки, даже и при том условии, что надо строить дешево и экономно, на коробках успокаиваться нельзя. Это уже дело ваше, дело архитекторов, пофантазировать, подумать, поиграть мыслью, поискать наилучших решений. Дома должны быть и красивыми. Разве для этого непременно надобны золото и лепка? А цветной цемент? А разноцветная керамическая плитка? Почему она должна быть только рыжей и серой? Да из нее можно мозаичные картины выкладывать, если захотеть да подумать как следует. Мало ли возможностей у человека со вкусом! Иной из желудей, из сосновых шишек, из палок и веток такие чудесные фигурки делает, что у другого из бронзы, из мрамора не получается.

Через несколько дней Баксанов позвонил и сказал, что он хотел бы, чтобы Василий Антонович принял их вдвоем с архитектором Забелиным всего на пять минут Василий Антонович назначил время. Они пришли и заявили, что хотят поехать в Заборовье, о котором помянул в беседе Василий Антонович, и помочь колхозникам поразмыслить над благоустройством села.

— Там место, главное, очень хорошее, — сказал Баксанов. — Высокий берег, обрыв, село издалека видно.

— Каждое уродство будет в глаза бросаться, — добавил Забелин. — Нельзя этого допускать.

— На флоте в таких случаях говорят: добро! — Василий Антонович пожал руку Забелину, затем Баксанову. — Очень, очень рад вашей инициативе, товарищи.

После их ухода он созвонился с редактором областной газеты, пусть, мол, напишут о таком начинании известного писателя и старгородского архитектора. Может быть, почин их и другим понравится.

Василия Антоновича до крайности удивило, что после заметки об этом в «Старгородекой правде» появилась другая заметка: поэт Птушков, оказывается, заявил корреспонденту, что полностью поддерживает Баксанова и Забелина, что деревня сейчас предъявляет большие требования к культуре, и поэтому он, Птушков, едет в деревню изучать жизнь, хочет окунуться в действительность, чтобы затем отразить ее в своих произведениях.

Пригласил Огнева, спросил, не знает ли тот, в чем дело, откуда такой поворот в сознании поэта.

— С тех пор, как вы обратили на него мое внимание, Василий Антонович, — ответил Огнев, — я с ним упорно и повседневно работаю. Получалось пока что плохо — он упрямый. А вот пришел и говорит: еду. Ну я позвонил в редакцию, посоветовал, чтобы организовали соответствующий материал.

— Очень хорошо, если человек за ум взялся. Значит, не безнадежен. Я же вам говорил. Жаль только, что у меня не нашлось времени потолковать с ним.