Секретные поручения 2. Том 1
Шрифт:
– Вообще мы с Курбатовым много дел раскрыли, это верно, – Суровец расправил плечи, где на потертом штатском пиджаке условно сияли две новенькие подполковничьи звездочки. – Есть что вспомнить.
– Вот он и вспоминает… – Сосед вытер губы салфеткой. – «Я помню», «я обживал», «я то», да «я это»… И целых два раза упомянул о тебе. Гордись, именинник.
– …возможно потому я, как и многие из здесь присутствующих, добился определенных успехов, что каждый свой шаг сверял с лучшими по профессии! – чеканил Курбатов. – Ведь, кажется, самая обычная фамилия – Суровец. Ничего особенного. Но ухо
– Отвага, – подсказал кто-то за столом.
– Правильно, – одобрил Курбатов.
– «В» – выдержка! – послышался другой голос.
Захмелевший художник многотиражки Рулев пробормотал: «вэ – это ж выпивка, мужики», – вызвав одобрительные смешки у соседей.
– А что означает «Е»? – перекатывая во рту потухший и замусоленный «беломор», поинтересовался эксперт-криминалист Савицкий.
За столами развеселились.
– Да эта ж… Как его? Ети… Да отс-стань ты! – Лейтенант Паршнов отмахнулся от инспектора Ереминой, пытающейся его урезонить. – Ети-ли-гетность! Вот что это такое!
Завлаб Нечаева переглянулась с Курбатовым. Оба улыбнулись.
– В таком случае «Ц» – это трезвость, – хмыкнул себе под нос художник Рулев. – Так выпьем же, господа, за гениального сыщика, за великого трезвенника Сергея Леонидыча Суровца!
Его никто не услышал. Рулев чокнулся с салатницей и опрокинул в себя очередную рюмку.
Тостующий Курбатов закончил речь под жидкие хлопки. Собравшиеся выпили и закусили. Лейтенант Паршнов гладил инспектора Еремину по коленке. Она сидела с каменным лицом, стреляя глазками по сторонам: не слишком ли это наглядно. В малом зале ДК имени Дзержинского, где проходило чествование 45-летнего именинника и новоиспеченного подполковника, становилось душно. Курбатов вяло пожевал оливку, выплюнул косточку в тарелку и вышел в коридор. Там уже висела завеса вонючего табачного дыма, группа курильщиков сгрудилась у окна, что-то горячо обсуждая громкими, расторможенными водкой голосами. Завидев важняка, курильщики взяли на полтона ниже – здесь, в «ментовской тусне», он был, с одной стороны, своим, а с другой – прокурорским, а значит – чуждым элементом. Вот она, диалектика!
Но раз так, к курильщикам Курбатов не подошел. Закурив, он демонстративно отошел в сторону и остановился у информационного стенда. На листе ватмана размером с газетную страницу был намалеван мужской портрет анфас, украшенный, словно порция заливного, зелеными веточками. Над теменной областью сияла золотом цифра 45. Единственной приметой, по которой Курбатов идентифицировал личность изображенного, была подпись: «Сотрудники УВД г. Тиходонска сердечно поздравляют Суровца С. Л. с 45-летием и присвоением звания подполковника».
– Это я с фотокарточки на паспорт срисовывал, – послышался голос за спиной.
Курбатов развернулся и увидел помятое лицо с неопределенной мимикой, выдающей человека, застрявшего между второй и третьей стадиями алкоголизма.
– Видимо, фото было не слишком качественное, – заметил следователь.
– Ерунда. Леонидыч, главное, не в обиде, даже на банкет пригласил. Это вот здесь, – помятый зачем-то показал на свою голову. – Вот здесь вся проблема, а не в фотке. Проблема пропорции и диспропорции. А ментам эти красивости по барабану, это я точно знаю.
Он протянул Курбатову руку.
– Я же художник. Натура у меня ранимая. Держи. Потянешь грамульку, остальное мне.
В руке у него был пластиковый стаканчик с водкой, который следовало выпить за творчество. Курбатов вежливо отказался. Художник нисколько не обиделся, оттопырил мизинец и выпил водку сам.
– Вот… Тебя бы я не рискнул изобразить. Чеканный профиль – это не ко мне. Да и не портретист я, если в академическом смысле. Без комплексов, как есть – так и говорю. Не лежит у меня в этом направлении. Бодяга, скучно. Евгений Рулев – единственный в этом городе криминальный художник, «уркин мазило». Слыхал о таком?.. Во, смотри.
На одном из соседних стендов, между «Уставом работника милиции» и «Планом эвакуации в случае пожара» располагалась персональная выставка криминального художника Рулева. Восемь оформленных в паспарту фотороботов преступников. Точнее – портретных набросков от руки, довольно неуклюжих, но старательно обведенных черной тушью. У всех изображенных здесь людей начисто отсутствовал лоб и сильно выделялись надбровные дуги. Они были похожи, как братья, – разнили их лишь незначительные уродства: бородавка на щеке, сильно оттопыренные уши или вздернутый поросячий нос…
– Ранний Ван Гог, брюссельский период, – с гордостью сообщил Рулев.
Курбатов вопросительно посмотрел на него.
– В смысле, ну… Он в Брюсселе хату снимал, один хлеб жрал и вареную репу. У него был голодный тремор. Во, смотри.
Он ткнул пальцем в портрет какого-то подонка, с низкой прямой челкой.
– Сема Плух, вор в законе. В федеральный розыск объявили. Видишь, мелкими такими штришками все нарисовано? Почти как у Ван Гога, значит. Похоже?
– Угм, – сказал Курбатов.
– А это Мамадыев, разбойное нападение. У свидетеля минус семь на оба глаза и болезнь Альцгеймера впридачу. Полдня провозились, пока нарисовал. Видишь, линия какая? Это я уже не косил, это настоящий тремор. Но сработало. Мамадыева через недельку патруль на Бакинском шоссе взял. А вот Паша Дрын, моя, считай, главная удача…
– С поросячьим носом, что ли?
– Ну. Его потом свои же заколбасили, от рожи мало что осталось, зато я видел фотки из архива – ну один в один, не подкопаешься. Даже Нечаева, сучка худая, и та похвалила. Не ожидала, говорит. Еще потянешь, командир?.. Ну, как хочешь.
Каким-то образом стаканчик в руке Рулева опять оказался наполненным. Он аккуратно ухватился за его край губами и перелил в себя содержимое.
– Нравится? – хмыкнул он. – Это не коники из навоза, точно. Это ты угадал, командир. Это, считай, единственная в таком роде вещь. Нашим-то олухам по барабану, им только порно-анимашки подавай, а вот когда человек с образованием, он без всякого компьютера и идентификационных программ сработает…
– Вот это чья рожа? – перебил его Курбатов, показывая на соседний с Дрыном портрет.