Секретные поручения

Корецкий Данил Аркадьевич

— Там есть два мужика, они что хочешь подпишут, — доложил он.

— Гильзу отыскали? — спросил Денис. — Или что-нибудь, похожее?..

— Нет пока, — ответил местный опер.

— А что жильцы говорят?

— Все по-разному, — сказал Паршнов. — Двое слышали один выстрел, двое — два, один — три… Два человека видели зеленую вспышку, один — красную, остальные — вообще ничего не видели.

— Здесь часто по пьянке салюты устраивают, — подал голос участковый. — Сейчас же свободно это барахло продается: и ракеты, и петарды, и фейерверки всякие.

— Жизнь превратилась в сплошной праздник, — сказал Паршнов. —

Бывает.

Денис показал ему на дымок, продолжающий выползать из крохотных выбоин.

— Что это такое может быть? Видел когда-нибудь?

Паршнов подошел к стене, осторожно провел пальцем, понюхал.

— Фосфор. Это мы в девятом классе проходили.

* * *

Трехэтажное здание бюро судмедэкспертизы разбухало изнутри, как переспевший кабачок на грядке — того и гляди лопнет. В 1987-м здесь успевали обследовать восемьсот трупов в год, и прохлаждаться обслуге и экспертам было некогда; в 96-м через секционный зал маршем прошли две с половиной тысячи мертвецов. Десять лет назад это казалось просто невероятным, легче было верблюда провести через игольное ушко. Но — справились, ничего… Работа есть работа. В нынешнем году ее наверняка прибавится, «марш мертвецов-97» обещает быть еще более массовым. А судмедбюро стоит как стояло. Потрескивает себе, осыпается потихоньку. Но стоит.

Следователи, которые давно здесь за «своих», которые помнят в лицо всех Марь-Степанн и Варвар-Николанн, что сидели в окошке справочной со времен Брежнева, Андропова и Черненко, — они с удивлением обнаруживают, что фойе вроде как увеличивается в размерах, растягивается, и расстояние от затертого коврика на входе до дверей секционного зала, которое они когда-то преодолевали, сами того не замечая, вдруг стало отнимать время и силы. Искривление пространства, что ли?.. Никто не знает. И не узнает никогда. Следователи, как правило, ни с кем подобные вещи не обсуждают.

Что же касается Дениса, то он только радовался бы, когда фойе бюро судмедэкспертизы оказалось бесконечным. Чтобы идти, идти и никогда не дойти до «разделочной».

Он не хотел сюда. Что бы там ни было внутри у Николая Горейчука, заживо сгоревшего в собственной квартире, — пусть оно там внутри и останется. Даже если это готовый обвинительный акт на Димирчяна, запаянный в пластик. Или ракета с инициалами владельца. Или… Только спрашивать его никто не собирается — хочет он или не хочет. Ага. Наверное, правильно, что не спрашивают. И по плечу никто не хлопает: держись, мол, парень. Что тут такого? Обычная грязная работа.

— Добрый день.

В руку ему скользнуло что-то холодное. Безволосая ладонь с обручальным кольцом.

Денис увидел перед собой грустное помятое лицо цвета мартовского снега.

Грязнобелый халат, наброшенный на футболку. Двигающаяся челюсть: эксперт что-то дожевывал.

— Добрый день, — Денис пожал руку. — Моя фамилия Петровский.

— Гукалов. Начинаем?

Денис сглотнул, стараясь, чтобы не было слышно. За время практики он неплохо поднатаскался в составлении протоколов; следователь добросовестно спихивал на него максимум дурной бумажной работы и пару раз поручал самому допрашивать каких-то второстепенных свидетелей. Но при вскрытии трупа Денису присутствовать еще не доводилось.

— Да, конечно, — сказал он. — У вас курить можно?

* * *

— Бледно выглядишь, Петровский. Пьешь много? Или трахаешься?

Курбатов нарисовал сигаретным дымом что-то вроде вопросительного знака. Он полуприсел на подоконник, свесив ногу, и внимательно смотрел на Дениса, будто решая какую-то важную логическую задачу.

— Здравствуйте, Александр Петрович, — поздоровался Денис, доставая ключ от кабинета. — Просто не выспался.

— А ты ложись пораньше, — посоветовал Курбатов, трынькнув кончиком сигареты по краю жестяной банкипепельницы.

Кабинет Дениса находится в самом конце коридора, рядом с туалетом и курилкой.

Каждый раз, когда он приходит сюда, на этом подоконнике кто-то сидит (или стоит рядом, или ходит) и трынькает сигаретой. Чаще всех это почему-то оказывается Курбатов. Курбатов носит неброские стильные костюмы («… моей маме наверняка бы понравилось», — думал Денис) и выкуривает по две с половиной пачки «Кэмела» вдень. Он «важняк» и знает себе цену. Когда прокурор хотел отдать Курбатову дело о водителях грузовиков, тот сказал: "А вот у нас молодой появился, как его…

Петровский, вот он пусть зубы поточит. У нас и так на каждого по десять папок приходится". И прокурор спихнул дело на Дениса — потому что с Курбатовым они друзья.

— …И с чего тебе не высыпаться, Петровский? Думаешь, работы шибко много?

Ерунда. Прошлым летом я четырнадцать дел вел, так они не чета твоим. И все в срок сдавал, между прочим. Причем ни одного оправдания или ДС…

Денис отпер наконец дверь. Важняк продолжал внимательно его рассматривать; черный носок под задравшейся штаниной был ровным и гладким, как родная кожа — без единой морщины. Курбатов не придерживался установленных для следователя рамок УПК2, он активно занимался оперативной работой, имел свою агентуру, собирал компромат на всех, кого можно. И тех, на кого нельзя, если подворачивалась такая возможность. Потому его боялись гораздо больше, чем обычного кабинетного следака.

Большую часть жизни он проработал в Узбекистане, Туркмении, Киргизии, когда Союз начал агонизировать, быстро сориентировался и перебрался в Россию, почему-то в Тиходйнск. В азиатской биографии Курбатова периодически случались неприятности, связанные с обвинениями в корыстных злоупотреблениях, несколько раз его отстраняли от должности, возбуждали уголовные дела, увольняли из органов прокуратуры. Но он ездил в Москву, пробивался в самые высокие кабинеты, даже у Руденко побывал, доказывая, что все дело в национальном вопросе, его принципиальности и проведении линии Центра, которые не нравятся местным властям.

И добивался своего: обвинения снимались, его восстанавливали в органах, и он вновь занимался следствием.

При переводе в Россию личное дело Курбатова претерпело облагораживающие изменения, и о его бурной биографии в Тиходонске никто не знал. Точнее, Александр Петрович думал, что никто ничего не знает.

— Нет, работы не много, — сказал Денис. — Просто в ритм еще не вошел.

Он уже переступил через порог кабинета и только ждал паузы, чтобы вежливо кивнуть и запереться.

— Так надо входить, елки! — наставительно произнес Курбатов, будто Денис о чем-то спорил с ним. — Шевелиться надо, парень, — а ты думал?..