Секреты поведения людей
Шрифт:
Речь идет вот о чем. Если это так влиятельно и воздействующе на человека, то представьте себе, что будет с кем-либо, если, учитывая данный механизм и эффект раздражения, применить все подобное сознательно, т. е. специально, нарочно? И кто может поручитться, что именно не нарочно это всегда и делается?!
Разновидностью “погружения в ожидание” является “испытание ожиданием”.
Это только в песне поется, что-де, мол, “Надо только выучиться ждать, // Надо быть спокойным и упрямым, // Чтоб порой от жизни получать // Радости скупые телеграммы “.
На самом же деле, человек к «ожиданию» не готов и переносить его не в состоянии.
Немецкий психолог Курт Левин любил в своих лекциях ссылаться на
О «человеке» говорят и люди, и века.
Но как проблемен урожай, имеемый пока.
Закон “погружения в ожидание” любопытен еще и тем, что допускает инверсию. Тогда мы имеем такую его самостоятельную разновидность, как закон “выдерживания паузы”.
Особенность последнего в том, что в ситуациях взаимного интереса обычно та сторона берет верх, у которой хватает смелости и духу задать всем остальным «контактерам», так сказать, сверхпрограммное “тиканье часов”.
И дело здесь вовсе не в том, что для других в таком случае создается угрожающий их планам на успех вариант теряемого шанса. Это еще можно, как говорится, пережить.
Феномен затягивания процесса обладает свойством “внедрения деструктивности”. Тому, кому навязывается ожидание (вспомним поговорку: ждать и догонять тяжелее всего!), «дарится» прямо-таки болезнь (да еще из разряда зудоострых) — комплекс непереносимости. Лекарство от нее — у самого больного. Он должен сдаться, согласиться, уступить.
Говорят, что В. М. Молотов, на протяжении многих лет являвшийся министром иностранных дел Советского Союза, превосходно владел искусством умелой паузы, за что и был прозван “железные штаны”. Он брал на измор всех, с кем встречался по роду своего занятия, потому не счесть числа его побед.
Иллюстрируя закон “выдерживания паузы”, наверное, не стоит проходить мимо биографических сведений из жизни частных лиц. Они вроде бы эпизодичны и очень локальны по предмету произошедшего, но «высветка» ими сути дела бывает крайне показательной. К примеру, такой случай из вереницы историй в копилке воспоминаний Харви Маккея:
“Пятеро партнеров совместно взяли подряд на реконструкцию одного крупного отеля в Чикаго. За два дня до того, как должны были быть подписаны все финансовые обязательства и банк должен был выдать им аккредитив, один из партнеров, архитектор, вышел из этой группы из-за конфликта по поводу той доли кредита, которая должна была пойти на оплату его услуг.
Вот тогда они ко мне и обратились. Мне предложили очень заманчивые условия и дали двадцать четыре часа на размышление. Когда время истекло, я сказал: “Я вам очень благодарен. Это очень заманчивая сделка. Но я всё еще не решил, соглашусь ли я не нее”. И я ушел из-за стола переговоров. На следующий день, после того, как окончился непреложный двадцатичетырехчасовой срок, раздался телефонный звонок, и условия сделки стали еще более заманчивыми — возникло гарантийное обязательство одного финансового ангела, обладавшего таким собственным капиталом, что его фамилия была включена журналом «форбс» в список четырехсот самых богатых людей США. И это обстоятельство, разумеется, устраняло риск понести убытки из-за падения курсов акций.
Условия сделки редко ухудшаются, когда вы покидаете стол переговоров.
Будьте готовы уйти из-за стола… и готовы действительно это сделать. У вас еще появится возможность вернуться, а условия при этом будут лучше”.
175. Закон “подавления воли”
“Ядром личности, средоточием целевого упрямства и всеми действительно «человеческими» проявлениями в каждом из
Хотите победить человека, превратить его в ничтожество, «тряпку», — разгромите, штаб его сопротивления, подавите его волю.
В период массовых репрессий в СССР для так называемой «обработки» интеллигентов и известных политических деятелей применялась особая система допроса, на которую хотя и уходило много времени (от 4 месяцев до 2–2,5 лет), но с точки зрения достижения следователями цели — полного подавления воли, она даже по нынешним, десятилетия спустя, меркам являет средство высокого уровня.
“В течение всего этого периода, — читаем мы у Р. Конквеста в “Большом терроре”, — заключенному не давали отоспаться; его держали в камере, где было слишком жарко или (что случалось чаще) слишком холодно. Питание было недостаточным, но всегда аппетитно приготовленным. Испанский генерал, коммунист Эль Кампесино рассказывает в книге “Слушайте, товарищи”, что дважды в день получал по 100 г черного хлеба и немного супа “вкусно и великолепно приготовленного”. В результате началась цинга, но так, очевидно, и было задумано. Физическое истощение увеличивает подверженность психическим расстройствам. Даже люди огромной выдержки, способные перенести любую ситуацию, часто теряли после этого самообладание. Обычно допрос проходил по ночам, когда заключенный не оправился ото сна; часто его будили всего лишь через пятнадцать минут после того, как он засыпал. Ярко освещенная комната, куда его приводили для допросов, сбивала с толку. Постоянный упор делался на то, что заключенный абсолютно бессилен чтолибо сделать. Часто казалось, что следователи могут продолжать допрос бесконечно. Борьба казалась обреченной на поражение. Постоянное повторение стереотипных вопросов также приводило к смятению и изнеможению, заключенный путался в словах, пытался что-то припомнить, и в интерпретации фактов. Он ни секунды не мог побыть наедине.
Переживший это в 1945 г. поляк Стыпулковский рассказывает в книге “Приглашение в Москву”: “Холод, голод, яркий свет и главное — бессонница. Сам по себе холод не так ужасен. Но когда жертва уже ослабела от голода и бессонницы, то постоянно дрожит при температуре шесть или семь градусов выше нуля. Ночью у меня было только одно одеяло… Через две или три недели я был в полубессознательном состоянии. После 50–60 допросов, плюс холод, голод и почти полное отсутствие сна, человек становится автоматом — глаза воспалены, ноги распухли, руки дрожат. В этом состоянии он нередко сам начинает думать, что виновен”.
Стыпулковский подсчитал, что большинство людей, сидевших вместе с ним, достигло этого состояния между сороковым и семидесятым допросом.
Еуген Лебль, осужденный к пожизненному заключению по делу Сланского в Чехословакии в 1952 г. и допрашиваемый в следственных изоляторах Советского Союза, в своих воспоминаниях рассказывает, что его заставляли стоять на ногах по восемнадцать часов в сутки, причем шестнадцать из них шел допрос. В течение шести часов отдыха он мог спать, но тюремщик должен был каждые десять минут стучать в дверь, заставляя его вскакивать, становиться в положение «смирно» и рапортовать: “Подследственный четырнадцать семьдесят три рапортует: в камере один подследственный, все в полном порядке”. Это значит, что его “будили раз тридцать сорок в ночь”. Если он не поднимался на стук, тюремщик будил его толчком ноги. После двух или трех недель такой обработки его ноги опухли и малейшее прикосновение к любой точке тела вызывало боль; даже мытье превращалось в пытку. Он утверждает, что самую страшную боль он чувствовал в ногах, когда ложился. Шесть или семь раз его водили, как ему давали понять, на расстрел: это сначала не пугало его, но следовавшая затем реакция была ужасна”.