Сектор обстрела
Шрифт:
Бараев перевел на фарси:
— Шурави командир спрашивает, куда ты шел, собака?
Вахед еще не пришел в себя от страха. Перед ним стояли кяфиры — живые демоны из преисподней, живые — из крови и плоти, живые и жаждущие его крови. Он забыл о боли от страха. Но всем показалось, что «душара» злобно сверкнул глазами. Бараев размахнулся на пленного своей широкой как у молотобойца ладонью.
— Да я тебя…
Кузнецов вмешался:
— Отставить!.. Одного уже поспрошали, «Штирлицы» хреновы!
Белинский
— Во! Присосался!
Старый «отпал» от родника только после того, как замполит толкнул его ногой под ребра.
— Ты че, озверел? Забыл, как почки клинит? На гору еще с километр пилить.
Кузнецов поднял голову в сторону предполагаемой вершины. Времени на отдых не было:
— Рота, подъем!.. Бараев! — ротный указал на пленного. — Твоя скотинка. Только не заиграйся — шкуру спущу…
Шамиль впечатал в спину афганцу станину гранатомета и толкнул пленника стволом автомата в направлении вершины…
…Мирзахана заметили шагов за двести. Сломя голову он бежал между камнями, прямо на их позиции. Уже у самого укрытия, за которым прятался Низари, он потерял равновесие, и сполз вместе с осыпью прямо к его ногам. Чтобы оглядеться ему хватило и полсекунды:
— Ты Странник?
— Волею Аллаха… — ответил Низари.
— Вахед остался у источника. Иначе, я не дошел бы.
Стрельба со стороны источника закончилась четверть часа назад. Низари почернел на глазах:
— Они не уйдут так просто.
Низари указал Мошолле головой на вершину справа:
— ДШК и десять правоверных. Они должны успеть раньше, чем шурави пройдут половину пути…
Тэрлан уже еле тащился. Низари снова окликнул помощника:
— Мошолла!
Немой снова выдал себя. Опять Низари убедился — Мошолла слышал.
— Дай ему патроны! Иначе они и до вечернего намаза не поднимутся на вершину.
Станину подхватил Алихан.
А ударная группа понесла черный цилиндр дальше: вдоль подножия — к устью ущелья…
Глава тридцать третья
Колокола громкоговорителей накрывали последним хитом Примы всю бригаду: "…Я приглашаю Вас на праздник,/Где будет все для нас двоих…" Хорошо еще, что на сцене динамики не подключались. Здесь еще можно было говорить. А за пределами…
Солнце в этот день палило немилосердно. А надо было, еще до вечернего концерта, собрать новую декорацию. Правда, половину бригады, все равно, еще ночью на операцию погнали. Но для Ветлина это ничего не меняло.
Им оставалось присобачить к раме еще три щита. Помогать было некому. Они давно уже управлялись вдвоем. Лучшего стрелка первого батальона у него забрали — остался только Скиба. Вдвоем, пока не пригнали молодых, и управлялись.
С аппаратурой Скиба обращался как бог.
— От, бабай… Ну, чурка дровяной, и все…
— Виноват, товарищ прапорщик.
— Виноват, виноват!.. Это ж последнее. Ну, где я тебе?.. И откуда у вас только руки растут? Тебе ж ничего доверить нельзя.
— Виноват, товарищ прапорщик.
— Виноват, виноват… Ящик мой сюда! Рексом метнулся!
Скиба бросился к ящику с инструментами.
— И хвостиком интенсивнее, интенсивнее! — подкинул Ветлин вслед.
Через полминуты он уже копался в своих сокровищах:
— Где-то у меня буравчик тут был. Знаешь такой инструмент? Из каменного века…
Бурав нашелся. Но… У Ветлина лицо вытянулось: буравчик был деформирован безнадежно — согнут под девяносто градусов.
— Скиба, уточка моя, когда ты все успеваешь?
— О, товарищ прапорщик, причем милиция, шо куры дохнут?
— А кто ж еще? Ты еще не выучил, кто в армии причем?
— Виноват, товарищ…
— Виноват, виноват… Иди с глаз моих!.. Чтоб через полчаса у меня тут… стань передо мной, как бык перед травой, с новым сверлом — троечкой.
— Е…есть… — проворчал Скиба и уже развернулся, было, чтобы исчезнуть на полдня.
— Сто…ой. Гвозди сюда давай.
Гвозди, правда, не все, но оставались еще ровными. Ветлин зажал один из них пассатижами, приложил к кувалде и расплескал его острие молотком.
— На, уточка моя. Сверли! Сто буравчиков тебе в сраку.
— Есть, сто буравчиков…
— Не, ну ты глянь на него…
Но вернуться к работе они так и не успели. Поднимая тучу раскаленной пыли, к клубу прикатил УАЗик с дежурным офицером.
— Мыхалыч, почта!
Дембельнутого вида водила поволок Ветлину почтовый мешок.
— Шевели фигурой! — подстегнул дембеля лейтенант.
Сержант и бровью не повел. Только бросил на «летеху» пренебрежительный взгляд из-под мятой, по последнему писку дембельской моды, словно верблюдом жеваной панамы, и все также, не торопясь, установил мешок у зрительской скамейки и протянул завклубом ручку и бумагу на подпись.
— Я балдею от ваших порядочков. В Союзе уже бы три шкуры спустили, — проворчал лейтенант.
УАЗик исчез в туче раскаленной пыли. Прапорщик бросил Скибе:
— Займись… Разложи по подразделениям… Только не сломай ничего.
И в этот день солнце палило немилосердно. Но для Ветлина это ничего не меняло. Он уселся на краю сцены и закурил:
— Ну, и пекло…
— Алексей Михалыч!
Ветлин лениво отозвался:
— Ну?
— Тут… телеграмма…
— Ну?.. И что?..
— Дану… телеграмма. Еще одна. Даже две, товарищ прапорщик.