Шрифт:
Посвящается Мари-Франсуаз
Часть первая
Икар
Глава 1
– Вы меня любите? Это радует. Ну, а теперь убейте! – внезапно заявил мой собеседник.
В этот прохладный и влажный вечер начала мая я отправился к моему другу Оуэну Бернсу, в его квартиру на Сент-Джеймс-сквер. Устроившись возле камина, мы оба угрюмо погрузились в собственные мысли. Целый день сильный дождь поливал Лондон, и
Облокотившись на каминную полку, мой друг задумчиво рассматривал листок белой бристольской бумаги, осторожно держа его двумя пальцами.
– Это принесли с вечерней почтой, – уточнил он, потирая подбородок.
– И это… все? – пробормотал я. – Все, что там написано?
– Да, все. Только эта фраза. И больше ни одного слова, если не считать моей фамилии и адреса на конверте. Почтовый штамп сообщает, что письмо отправлено ранним утром из почтового отделения недалеко от вокзала Виктория.
– И никакого начала? Ни обратного адреса, ни подписи?
– Ничего, я же говорю. Ничего, кроме этой фразы, впрочем, очень изящной, конкретной и довольно понятной… Ах! Не могу удержаться, чтобы не процитировать еще раз: «Вы меня любите? Это радует…»
По своему обыкновению, Оуэн Бернс выражался весьма высокопарно, что граничило почти с нелепостью, вовсе ему несвойственной. Казалось, он смакует каждый произнесенный слог, как будто пьет божественный нектар. Загадочная фраза, очевидно, казалась ему особенно сладостной. Несомненно, неизвестный автор послания сильно позабавился бы, глядя, как Оуэн в малиновом шелковом халате декламирует несколько слов. Высокого роста, плотного телосложения, мой друг выглядел весьма импозантно, рисуясь этим. Полные губы и тяжелые веки придавали томное выражение его лицу, впрочем, довольно обычному. Но взгляд оставался живым и лукавым.
Те из вас, кто читал описание его подвигов, изложенных мною в рассказе «Король беспорядка», хорошо знаком с эксцентричной натурой Оуэна, и знает, что он – эстет, исповедующий тезис «искусство ради искусства» в его высшей утонченности. Цель его существования – поиск прекрасного во всех областях жизни, в том числе в блестяще совершенных преступлениях! Нередко опираясь на отдельные детали, Оуэн любил сравнивать некоторые убийства с произведениями искусства. «Тонкое чувство прекрасного» позволяло ему сразу распознавать «тех самых художников», которых он неизменно разоблачал, устанавливая их личности. Надо сказать, полиция всегда с живым интересом выслушивала его ценнейшие советы, когда застревала в процессе расследования крайне запутанного дела.
– Как вы думаете, Ахилл, – повторил он, – что означает эта фраза?
– Если даже вы этого не знаете, то какого черта хотите, чтобы знал я, ваш заурядный ученик?
– Я просто интересуюсь вашим мнением, Ахилл. И бросьте эту гадкую привычку горячиться, когда сталкиваетесь с малой толикой тайны!
– Я горячусь?! Да я всего лишь хотел самым естественным образом ответить на ваш вопрос! – воскликнул я.
– Тогда скажем, что вы недалеки от этого. В вашем голосе слышалась легкая досада с прорывающейся ноткой воинственности. Я очень хорошо это чувствую. Не говоря уже о совершенно лицемерной манере самоуничижения. Конечно, вы мой ученик, но не такой уж и заурядный. И хватит увиливать. Ну же, посмотрите сюда и скажите, что вы об этом думаете.
Не говоря ни слова, я взял листок бристольской бумаги, который он протянул мне с такой осторожностью, как будто это была одна из его китайских фарфоровых безделушек. После долгого осмотра я сделал вывод:
– Буквы прописные… Достаточно светлые голубые чернила… Стиль одновременно живой и туманный… Возможно, это писала женщина?
– Не играйте в проницательного детектива, Ахилл. Это вам совсем не идет. К такому выводу вас привела одна фраза, а вовсе не результат тщательного осмотра!
– Вас интересовало мое впечатление, ну так я его высказал! Стараясь быть объективным и беспристрастным, я думаю, что это написала женщина! Женщина, которая перед тем, как расстаться с вами, требует в качестве доказательства любви совершения преступления и готова стать его жертвой!
Оуэн на мгновение задумался, затем сделал несколько шагов перед камином, а потом наградил меня взглядом, выражающим сомнение:
– Вы действительно так думаете? Или сказали это, чтобы доставить мне удовольствие?
Силясь быть спокойным, я ответил:
– Ну, я не вижу, в чем…
– В любом случае, это сообщение адресовано не мне.
– Однако на конверте ваша фамилия и адрес!
– Конечно. Но я не «Вы», который «Вы меня любите?»
– Ну, в таком случае вы знаете автора этого послания?
Оуэн казался озабоченным. Он сжал губы и дошел до буфета, где был выставлен его знаменитый китайский фарфор.
– Думаю, у меня появилась смутная идея. Правда, она мне кажется настолько абсурдной, что… В общем, не будем пока об этом. Я не должен надоедать вам такими пустяками. И все же спасибо за ваше ценное мнение.
Он еще раз бросил взгляд на записку, затем направился к письменному столу, заваленному множеством неоплаченных счетов, – осязаемым доказательством того, что траты моего друга превышали имевшиеся у него средства. Оуэн с презрением порылся в них и, обескураженный, вернулся обратно. Остановившись у книжного шкафа, он достал с полки книгу, сунул в нее записку и поставил книгу на место. Проделав это, он лениво развалился в кресле и устремил задумчивый взгляд на каминную полку, где стояли прелестные статуэтки девяти греческих богинь, сделанные из мыльного камня, – недавнее приобретение, которым, как мне казалось, он очень гордился.
Довольно долго мы слушали монотонное потрескивание огня и стук дождя по стеклам. Иногда тишину нарушал звон упряжи проезжающего фиакра. А мне не давал покоя один вопрос. Пустяковый вопрос, который не имел бы ни малейшего значения, если бы был обращен к любому жителю планеты: какую книгу выбрал Оуэн, чтобы положить в нее таинственную записку? Я находился слишком далеко, чтобы увидеть это. Конечно, он выбрал книгу намеренно. Дом всегда немного отображает того, кто в нем живет: книга, выбранная Оуэном, могла бы указать мне на то, что он решил не рассказывать по поводу этой записки. Я немного подождал, а затем, приняв совершенно отрешенный вид, спросил об этом у него, так как сильно подозревал, что порой мой друг находил удовольствие в молчании как раз в тот самый момент, когда я искал возможность удовлетворить свое любопытство по какому-либо вопросу.