Семь лет за колючей проволокой
Шрифт:
– Можно получить ручку и бумагу?
– Зачем? – удивился офицер.
– Для подачи жалобы Прокурору Москвы!
– На что хотите жаловаться? – не без ехидства спросил он.
– Я не виновен, более того, сам являюсь пострадавшим, а меня арестовали.
– Заключили под стражу! – поправил он и доброжелательно добавил: – Так лучше звучит. Так вот, гражданин Доценко, жалобу вы, конечно, можете писать кому угодно: хоть Генеральному Прокурору, хоть в ООН, но только лишь после того, как вас определят на «постоянное место жительства», имею в виду камеру, в которой вы будете находиться до Суда. Там вы и сможете попросить у своего дежурного корпусного бумагу и карандаш – и валяйте пишите куда угодно и кому угодно, хоть самому Господу Богу. Хотя, как новичку
– Значит, я буду первым! – самоуверенно заявил я.
– Искренне желаю вам удачи! – на полном серьёзе проговорил капитан. – Вперед! – кивнул он в сторону входа.
Я вошёл в огромный вестибюль, покрытый кафелем, и в нос сразу же ударил неописуемый спёртый воздух, типичный, как я позднее понял на собственном опыте, исключительно для тюрем Советского Союза, а теперь и России. Годами застоявшиеся запахи прогорклой кислой капусты, немытых человеческих тел, вечно сырых стен, ещё чего-то более чем мерзопакостного. Короче говоря, свежим воздухом там никогда не пахло.
Капитан передал меня своему помощнику, словно эстафетную палочку.
– В какую?
Капитан взглянул на пластиковую доску в руке, которую я только что заметил:
– В «отстойник»! Какой посвободнее?
– Тот, – кивнул сержант на одну из дверей.
– Значит, туда! – Капитан сделал пометку на своей доске.
Сержант подвёл меня к двери, покрытой жестью, выкрашенной краской непонятного грязного цвета, с глазком посередине, открыл её и безразлично бросил:
– Входи!
Помещение, которое капитан назвал отстойником, представляло собой огромную камеру. В ней прежде всего бросался в глаза туалет, метко прозванный обитателями «мест не столь отдалённых» «далъняком», – небольшое возвышение, на котором можно было, стоя на корточках, справлять нужду в дыру-трубу, прикрытую своеобразным самодельным тряпочным клапаном, привязанным к самодельной верёвке, в свою очередь прикреплённой к сливной трубе. За верёвку поднимаешь кляп, справляешь нужду, смываешь водой из крана (смывная труба, как и вся советская система, не работала), торчащего точно над дыркой-трубой, исполняющего одновременно функции и умывальника, и питьевой колонки, потом возвращаешь кляп назад.
Необходимо отметить одну немаловажную деталь: если тебе вдруг приспичило справить нужду, то прежде, чем приступить к описанному ритуалу, ты должен внимательно оглядеться вокруг и убедиться в том, что никто в камере не ест. Не дай бог, ты эту деталь упустил и пошёл на «далъняк». Мне повезло наблюдать урок, преподанный одному несчастному, совершившему столь опрометчивый проступок. Его вполне могли наказать ещё более сурово но, к счастью для него, на первый раз пощадили, и всё обошлось лишь потерей пары зубов да его сломанным носом.
Я навсегда запомнил этот поучительно жестокий пример тюремного воспитания, пригодившийся в дальнейшей моей жизни.
Кроме туалета «из мебели» в «отстойнике» имелись ещё две узкие железные скамьи метров по пять длиной, с ножками, замурованными в асфальт, раскатанный в камере вместо пола, и три железные кровати, сваренные из труб и пятимиллиметровых полос, заменявших панцирную сетку. Эти железные полосы, приваренные вдоль кроватей, при малейшей попытке заснуть на них так сильно врезаются в тело, что к ним невозможно привыкнуть. И сон на них напоминает пытку.
Меня кинули в «отстойник» часов в семь. Запомнил потому, что как раз разносили ужин – пшённую кашу. Хлеб в Бутырке выдаётся по утрам, пришлось довольствоваться одной кашей и кипятком. Попытки задремать, стоя или лёжа, не приводили к успеху: то кого-то вкидывают в камеру, то кого-то выдёргивают. То проверка, то «шмон» (то есть обыск). То ведут «на рояле поиграть» (или «на машинке попечатать», что означает взять отпечатки пальцев), то баня, то парикмахер. Так вся ночь и уходит на
Краткий перечень жаргонных словечек, с которыми неминуемо сталкиваешься с первых же минут пребывания в тюрьме…
«Автозак», то есть машина, в которой перевозят заключённых, – «воронок», «чёрная Маруся» или «брюнетка».
«Отстойник» – камера, в которой сидят вновь прибывшие зэки до переправки в свою «хату».
«Хата» – камера, в которой сидишь до отправки в зону.
«Пассажиры, сидельцы» – заключённые, зэки.
«Командировка» – тюрьма или зона.
«Париться» – сидеть в тюрьме или зоне.
«Шконка» – спальное место, нары в местах лишения свободы.
«Ложка» – «весло» или «миномёт».
«Мойка» – лезвие.
«Шлёмка» – алюминиевая миска.
«Дачка» – передача с воли.
«Кормушка» – небольшое откидывающееся окошко с глазком в двери.
«Объебон» – обвинительное заключение.
«Вертухай» – дежурный надзиратель.
«Шмон» – любой обыск.
«Шнырь» – дежурный или выборный уборщик камеры.
«Баландёр» – разносчик пищи.
«Разводящий» – черпак, то есть половник.
«Ксива» или «малява» – документ, записка.
«Бан» – вокзал.
«Намазать лоб зелёнкой» – приговорить к расстрелу.
«Позвал в дорогу зелёный прокурор» – уйти в побег.
«Коцы» или «говнодавы» – обувь.
«Котлы» – часы.
«Смотрящий» – криминальный «Авторитет», наблюдающий за порядком в камере, колонии или каком-либо населённом пункте…
По ходу моих воспоминаний будут ещё встречаться жаргонные слова, этимологию которых иногда просто невозможно объяснить, но я по мере возможности буду давать их перевод на нормальный русский язык.
В какой-то момент, перенасытившись жаргонным лексиконом, я разродился шуточным стихотворением, которое и предлагаю вашему вниманию.
Бацай, Кент!..Бацай, Кент, рви когти с кичи!Тянет модер на бану кочевое тряпье.Руки прочь! Лучше ксиву начерти:Дёрнут по делу – всё будет ничьё.Бацай, Кент, – менты копают.Жорж опалился, когда угол с бана волок.Замочили барух – всех шмонают,Дёрнут по делу – всем потолок!Бацай, Кент, блатуй по новой!Новые шлюхи лабают варуху ништяк.Седой медвежатник с марой фартовой,Тучи надвинулись – кажется, шмяк!..Заканчивая описание «отстойника», особо скажу о его стенах, аналогичных стенам всех камер Бутырской тюрьмы, да, вероятнее всего, и всех остальных тюрем Советского Союза и России. Они заляпаны раствором с большим процентом содержания цемента, так что к ним даже прислоняться больно, настолько остры цементные бугры. Уверен, это сделано специально для того, чтобы на них невозможно было что-либо написать, передавая весточку будущим «новосёлам», да и ремонтировать можно реже.
В «отстойнике», камере метров пятьдесят, находилось не так уж много «пассажиров»: человек пятнадцать, в основном это были молодые, лет по двадцать – двадцать пять, парни. И только три лица несколько выделялись, и не только тем, что выглядели гораздо старше, но и тем, что при них были небольшие холщовые мешки с припасами и вещами. По всей видимости, эти трое были настолько уверены в себе и в том, что никто не позарится на их вещи, что не сдали свои мешки в камеру хранения. Остальные либо ничего с собой не имели, как и я, либо не захотели рисковать и оставили свои вещи в камере хранения.