Семь смертей доктора Марка
Шрифт:
– Узнаёте меня, Михаил Николаевич?
– Да.
– И я вас сразу узнала, но на всякий случай решила убедиться, что это мой Михаил Николаевич. Ну что же вы молчите, расскажите о себе.
– Мне нечего рассказывать. Я не знаю, что произошло, почему я пленный и стою здесь, а ты меня допрашиваешь.
– Пленный должен вежливо разговаривать с офицерами Вермахта. Вам следует называть меня Ольгой Антоновной или фрау лёйтнант, по-вашему – это лейтенант. В следующий раз вы будете наказаны. У нас уделяют большое внимание дисциплине.
– Извините, фрау лёйтнант.
– Итак, вы закончили институт с красным дипломом?
– Нет, но оценки все хорошие.
– Надеюсь, знания тоже?
– Я собирался вернуться в институт с отпуска, работать на кафедре и начать
– Здорово. Вас ожидала хорошая карьера. Как вы попали на фронт?
– Я был в отпуске, в Ленинграде, я там жил и учился несколько лет до поступления в Саратовский институт, я рассказывал вам.
– Да, я помню.
– Объявили о начале войны, я военнообязанный, поэтому должен был явиться в ближайший военкомат, оттуда меня и мобилизовали.
– Вам приходилось стрелять в немецких солдат.
– Только в одном бою, и я не уверен, что в кого-то попал. Я занимался ранеными.
– Помнится, вы неплохо стреляли в тире во время наших прогулок. Ладно, Цалихин, у меня нет времени с тобой болтать, мне сегодня ещё сотню таких как ты нужно опросить. Я сохраню тебе жизнь в память о наших прошлых отношениях. Но запомни, если ты шепнёшь кому-то хоть слово о том, что ты меня знаешь, я лично вычеркну тебя из списка живых. Тебе повезло, нам нужны врачи, со дня на день может вспыхнуть эпидемия какой-нибудь заразной дряни, будешь работать по её предотвращению. Остальных я отправлю в другие лагеря, чтобы ты был при мне, иначе не выживешь. Будешь осматривать пленных и других арестованных и решать, кого сразу пустить в расход, а кто ещё может поработать. О романтических отношениях наших забудь. Сегодня ты мне неинтересен. Комендант лагеря страдает почечной недостаточностью, если сможешь ему помочь, то у тебя появится дополнительный шанс пережить зиму. Это всё, что я могу сделать. Если не подходит, то сразу скажи, и тебя проводят сам знаешь куда.
Ольга пристально смотрела ему в глаза. Она могла не спрашивать, ответ был ясен заранее. Оставалось только поблагодарить небо за внезапно появившийся шанс.
– Сейчас тебя отведут в барак где живут hilfswilliger, т. е. наши помощники из числа пленных. Помоешься, переоденешься и поешь. С завтрашнего утра приступишь к своим обязанностям в качестве врача. Вот с этой запиской тебя отведут к бараку. Всё, свободен.
– Благодарю вас, Ольга Антоновна.
– Идите и оправдайте доверие. Если вы попытаетесь бежать или вредить нам, то сильно меня подведёте, – Ольга опять перешла на «вы».
Оставшийся охранник отвёл его к небольшому бараку, где вручил записку ответственному офицеру. Тот изучил её и внимательно посмотрел на Марка.
– Врач? – на чистом русском спросил он.
– Да.
– Где учились?
– Саратовский мединститут.
– Хорошо, устраивайтесь.
Офицер подозвал одного из носящих белую повязку на рукаве и велел ему разместить Марка.
– Яволь, герр гауптман! Ну, чего встал, топай за мной. Как зовут?
– Михаил.
– Так, Михаил, сейчас ещё с тремя такими же пойдёшь мыться и вываривать своё барахло. Переодеть тебя не во что, постираешься, пока завернёшься в одеяло, к утру подсохнет, потом в нём и пойдёшь. Пока не отмоешься, место я тебе дать не могу. Обед получишь со всеми. Мыло тебе дам, что останется – вернёшь. Ещё дам станок побриться, ты же врач? А врач должен чисто выглядеть. Комендант грязных не любит, запросто может в ров отправить. Меня Серёгой кличут, если есть вопросы, обращайся.
Сзади барака Марк увидел небольшую, огороженную комнатку, куда его завели вместе ещё с тремя пленными. Одежду свою они повесили на вбитые гвозди. Марк впервые за последний месяц снял сапоги не только для того, чтобы перемотать портянки. Запах от портянок и грязных солдатских ног оставлял желать лучшего. У всех четверых были сильно натёртые ноги, которые после мытья хорошо бы смазать мазью Вишневского, дать им отдохнуть несколько дней, походив в больничных тапочках. Но об этом можно было только мечтать.
Через несколько минут Серёга принёс им два ведра почти горячей воды и две кружки, указал на кран с холодной, находящийся снаружи барака,
Пока они толклись у крана голышом, с папкой в руке проследовала фрау Ольга, мельком глянув на голых мужчин. Марк старался мыться и следить за бельём таким образом, чтобы не обращать внимание соседей на своё обрезание. Позже он подумал, что не могло такого быть, чтобы никто ничего не заметил. Но и тогда и после никто ничего не говорил. Обувь обработали уксусом, и она какое-то время пахла кислым. С охапкой мокрых вещей в руках они шли босиком по бараку получать спальные места. Им даже не верилось, что после стольких дней ночёвки вповалку под открытым небом, иногда даже под первыми лёгкими дождями (а у Марка ещё и после переезда в теплушке с места сдачи в плен) наконец-то можно будет прилечь на настоящую кровать с пружинами и тощим матрасом, плохоньким одеялом и даже подушкой. Это было невиданной роскошью. В комнате было даже пару тумбочек, в которые класть пока было абсолютно нечего. Развесили мокрую одежду на спинках кровати и стали понемногу знакомиться. Все оказались медработниками из разных частей. Марк был единственным врачом, но пока он не имел понятия, хорошо это или плохо. Самые повышенные требования, разумеется, будут предъявлены врачу, и спросят с него тоже больше, чем с остальных. Но в случае, если он докажет на деле свою квалификацию, то, возможно, и какие-нибудь маленькие привилегии у него тоже могут появиться, но думать об этом было несколько преждевременно. Возможно, спокойнее быть простым фельдшером и выполнять распоряжения врача, не беря на себя никакую ответственность. Но Марка никто не спросил, кем бы он хотел быть в данной ситуации. Судьба просто дала ему шанс. За свою квалификацию Марк был абсолютно спокоен, он мог бы подтвердить её перед любой комиссией. Если только никто не докопается до его еврейства, у него появлялся реальный шанс если не выжить, то хотя бы ещё немного пожить.
Зашёл Серёга, держа в руках ведро с кашей. Ещё один человек, вошедший с ним, держал миски с ложками и нарезанный хлеб. Все получили по миске каши и куску хлеба, а также наказ присматривать за своими мисками и ложками. Каша была проглочена моментально, несмотря на то, что оказалась слегка подгорелой и недосоленной. Но на это уже никто не смотрел, все настолько соскучились по еде, что могли бы съесть любое блюдо, от которого перед войной воротили носы. Ощущение хорошей сытости отсутствовало, для этого требовалось проглотить ещё пару таких обедов, но хотя бы отступила сосущая тяжесть в желудке.
Один из фельдшеров, высокий Арсений Голошеев, прошлёпал в коридор босыми ногами. Отправился добывать курево. На удивление он вернулся довольно быстро с прокуренной до середины папиросой. Каждый успел сделать по несколько затяжек, прежде чем папироса прекратила своё существование. Соседи по комнате с удовлетворением восприняли новость о том, что Марк не курит. Им досталось по паре лишних затяжек. Жизнь начала налаживаться, сегодня явно был их день. И хотя они постоянно слышали одиночные хлёсткие выстрелы, именно им судьба сделала персональный подарок. И даже приди за ними посыльный с приглашением к расстрельному рву, и тогда они пошли бы спокойно, можно даже сказать, умиротворённо, понимая, что выбрали всё, что можно из нехитрого ассортимента обречённых смертников. Но сегодня пули летели не в них, свистели не над их головами. А смерть, к смерти на войне привыкают быстро, а они четверо, будучи медиками, вообще относились к ней просто и философски. Ну, чего суетиться, коли сама жизнь так устроена, будь хоть семи пядей во лбу, а сбежать от старухи с косой всё одно не получится, так и не стоит каблуки сбивать.