Семь смертей доктора Марка
Шрифт:
Марк и его спутники остановились у входа. Беббер сказал что-то патрульному, и тот стал крутить рычажок телефона. Вскоре подошёл офицер, поприветствовал Беббера и Ольгу, они объяснили ему цель визита. Он вызвался лично сопровождать Беббера, предварительно вопросительно указав на Марка, но получил ответ, удовлетворенно кивнул головой, и они вошли вовнутрь. Вопреки ожиданиям, на улицах гетто было большое количество народа, попадались даже конные повозки. Люди куда-то спешили по своим делам. Они прошли дальше, и на улице стали встречаться лежащие вдоль дороги в разных позах трупы. Это были останки людей разных возрастов, но, заглянув в их лица, можно было увидеть одну общую особенность. Это были лица очень истощённых людей. Марк заметил, что спешащие люди на самом деле шли не очень быстрым шагом. Он посмотрел на их походку – так ходят обессиленные люди. Двое мужчин тянули большую телегу, встав на место лошади, ещё двое подталкивали её сзади. Они
Люди, встречавшиеся на пути, останавливались и с поклоном снимали перед ними головные уборы. Марку было стыдно, что его приветствовали так же, как и остальных. Ему хотелось закричать во весь голос, что он свой, но, разумеется, он не сделал этого. Разве он мог бы помочь своим отчаянным поступком этим бедолагам? И он шёл дальше за Беббером и вторым офицером. Район гетто занимал несколько кварталов. Пожалуй, никогда в жизни Марк не видел столько своих соплеменников, собранных в одном месте. Их провожали разными взглядами. Кто-то смотрел с подобострастием, как и надлежало смотреть на начальство, от которого зависит твоя жизнь, кто-то с любопытством, особенно непонятно, видимо, обитателям гетто было, что именно делает в компании этих чистых господ в чёрной форме человек в явно советском мундире, без погон, в больших стоптанных ботинках. Марк не в силах был смотреть им в глаза. Он уже слышал разговоры о том, что немцы убивают евреев, и даже был свидетелем расстрелов в Дулаге, но тогда это были солдаты и офицеры вражеской армии, которых тоже, разумеется, было жалко. Но сейчас на улице он не видел ни единого человека призывного возраста. Это были по большей части пожилые люди или дети, провожавшие их голодными взглядами. Но запах смерти уже лез в ноздри и обжигал до самых лёгких. Он забирался в печень, желудок, селезёнку, наполняя организм чужеродной субстанцией. А она заползала за воротник, тихим ужасом спускаясь всё ниже и ниже, леденя спину, плечи и руки, и стекала ещё ниже, прямо в башмаки шаркающих по мостовой людей.
И тут Марк услышал ещё один звук, режущий уши; он понял, что мешало ему со времени входа в гетто. Эти люди не поднимали ноги, они их волочили, и общий гул шарканья тупой пилой вонзался в черепную коробку. Хотелось заткнуть уши и закричать, чтобы люди прекратили шаркать и начали поднимать ноги. Ему хотелось кинуться к ним, хватать их за лацканы затёртых пальто и кричать. Но как только он столкнулся с первыми взглядами шаркающих людей, он понял, что даже сопровождавшему офицеру не удалось бы заставить их перестать шаркать. Чем он мог напугать этих обречённых? Разве что отнять у них несколько дней, вычеркнув их из череды наполненных страданиями? Какая разница, каким шагом идти навстречу своей смерти? Выйти отсюда живыми эти люди уже не мечтали, и их обречённость сквозила во всём. И в этом непрерывном шарканьи и в согбенности, а особенно в чёрных еврейских глазах, так сильно выпученных на осунувшихся, исхудавших лицах, была готовность принять свою судьбу.
Офицер завёл их в какой-то двор, видимо, типичный по своему санитарному состоянию для этого гетто. Как оказалось позже, всего в Гомеле их было четыре, но этого Марк не знал, также как не знал и названия того, в котором они были сейчас.
В нос ударили неприятные запахи. Пройдя немного вовнутрь, они увидели, что зловонная жижа вытекала из переполненной ямы под деревянным туалетом. Лишённые другого места для оправления своих надобностей, жители двора продолжали ходить в это выкрашенное грязнозелёной краской покосившееся сооружение. И вёдра с помоями выливали тут же, даже не заходя в кабинку. Лили прямо в лужу, отчего та растекалась и расползалась так быстро, оставляя для прохода лишь небольшие тропки. На покосившейся террасе, на плохо натянутых, провисших под большой тяжестью верёвках сушилось большое количество постиранного белья. Пожилая женщина сидела на ступеньках, сложив руки на коленях и опустив книзу голову, повязанную чёрным платком. И весь её траурный вид говорил о том, что она уже готова к переселению в иной мир и только ждёт своего часа. Она даже не подняла голову на вошедших, возможно, она просто не слышала, как они разговаривали рядом с ней. Или ей было уже всё равно. Как бы то ни было, сопровождающий офицер, которого Беббер время от времени называл Гансом, не стал кричать на старуху и угрожать ей пистолетом, понимая всю бесполезность потраченного на неё времени.
Марк посмотрел вокруг. Двор состоял из двух двухэтажных домов и отдельно стоящего сарая с двумя входами. Двери
– Господа офицеры спрашивают, что ты думаешь о санитарном состоянии этого двора?
Голос Ольги вывел его из оцепенения. Он совсем забылся, а между тем его привели сюда как врача, и сейчас он скажет им, что так содержать людей нельзя, в этой вони и в этом голоде, иначе здесь вспыхнут различные инфекции и недалеко до эпидемии. И он начал говорить, а Ольга переводила. Он объяснял, что нужно очистить выгребную яму, улучшить питание, при этом он показывал на женщин у примуса и полупустые миски перед ними. А ещё нужно произвести дезинфекцию и санитарную обработку, и он лично готов всё это делать со своими фельдшерами. Они смотрели и слушали, а когда Ольга перевела последнюю фразу, Ганс посмотрел на Беббера и сказал что-то, обращаясь к нему, словно Марк был пустым местом. Слова, которые перевела ему Ольга, застучали у него в мозгу.
– Не стоит так уж сильно стараться ради этих юде. Через месяц, от силы два, это гетто будет ликвидировано со всеми обитателями. Нужно всего лишь предотвратить вспышку эпидемий на этот отрезок времени.
Кровь прилила к лицу Марка, и оно стало пунцовым от напряжения. Он представил на мгновение стоящими на краю расстрельной ямы обитателей двора, и ему захотелось броситься на Ганса с кулаками, бить его по холёной роже, вцепиться зубами в его горло и сжимать до тех пор, пока он не перестанет двигаться. В себя его привёл голос Беббера.
– Миша, вас ист лос? Ист дир шлехт?
– Господин Беббер спрашивает, что с тобой, тебе плохо?
– Я… я уже в порядке. Немножко задохнулся от вони.
– Мы будем ждать тебя на улице, а ты постарайся прикинуть, сколько хлорной извести нужно на такой двор, чтобы не было эпидемии.
Марк остался наедине с обитателями двора. Он медленно обходил двор, пытаясь сообразить, сколько же нужно высыпать хлорной извести, чтобы не было заразы, представляя при этом, как она будет выедать им глаза. Марк старался не смотреть на этих женщин, ему нечего было им сказать, даже нечем было их приободрить. И ещё он представил себя катящего по дороге гетто телегу с телами. А ведь скажи Ольга слово, и он тоже может оказаться здесь, и тогда ему тоже останется жить месяц или два. Представив себя на краю расстрельного рва рядом с этими женщинами и старухой, Марк испытал чувство настоящего страха. Он проник во все клеточки тела и парализовал волю. Он с трудом заставил себя закончить осмотр двора и с трясущимися руками задыхаясь выскочил наружу. Увидев его, Ганс махнул рукой, призывая следовать за ними, и группа двинулась дальше.
Они шли по краю гетто, там, где за забором из колючей проволоки, если не бурлила, то вполне мирно и спокойно текла другая жизнь, та в которой не было трупов на мостовой и людей в затрёпанной и дырявой одежде, та, в которой можно было, вернувшись домой, просто сходить в незагаженный туалет, помыть руки с мылом и поесть. И эта мелочь, на которую в обычной мирной жизни никто, пожалуй, и внимания не обращал, была просто недоступна обитателям гетто. На заборе из колючей проволоки висел плакат: «Предупреждение! В пролезающих через забор будут стрелять!»
Около одного из домов, подставив бледные исхудавшие лица под остатки осеннего тепла, сидели двое детей, мальчик лет шести и девочка чуть помладше. Мальчик был одет в осеннее пальто с длинными рукавами, порванные на коленках штаны и разбитые башмаки, перевязанные несколько раз тесьмой. На девочке была грязная вязаная кофта, явно принадлежащая взрослому члену семьи, гамаши с прорехами и большие галоши на босу ногу. Они молча проводили идущих взглядами затравленных зверьков. Налицо было явное истощение. Марк шёл последним. Когда он поравнялся с мальчиком, тот протянул просительно руку, словно нищий на паперти. Марку было стыдно, что он ничего не может положить в грязную детскую ручку, и он прибавил шаг, чтобы побыстрее избавиться от этого сверлящего взгляда.