Семь смертных грехов
Шрифт:
— Я помогу тебе вспомнить, кто мы такие, — проговорила она в ответ… — Вечером, заснув, мы превращаемся в актеров и выходим играть свою роль, всякий раз на новую сцену. А днем? Днем, наяву, мы разучиваем эту роль… А ты, ты тот, кто приходит в зрительный зал посмотреть наш спектакль, а вовсе не играть в нем. — Произнеся этот текст, красавица вперила в меня взгляд и спросила: — Итак, ты не узнал меня? Нет? А когда-то ты так меня любил!
— Главная особенность всех нас, живущих в двадцать первом веке, — это то, что мы забываем все, что было в прошлом, двадцатом. Душа наша стала куцей и мутной.
— Но
— Нет, — ответил я.
— Это же твои слова, их сочинил ты, а я им выучилась от тебя. Я — принцесса Атех, героиня твоей книги «Хазарский словарь».
Мне стало стыдно, и я более внимательно всмотрелся в свою соседку по столу. Она была стройна, немного выше меня ростом, с крупными глазами, один из которых был зеленым, а другой фиолетовым. Но это еще не все. Ее зеленый глаз, как мне показалось, видел мир и меня прежде, чем фиолетовый. Я готов был даже поклясться, что ее зеленый глаз видел окружающее на мгновение раньше по сравнению с нашим «сейчас», а фиолетовый — на мгновение позже. Он отставал от зеленого глаза ровно на это «сейчас». Поняв это, я разволновался, потому что если фиолетовый глаз принцессы отставал от настоящего, а зеленый был устремлен в лежавшее перед ней будущее, то видеть меня принцесса не могла вовсе, ведь я-то обитал как раз в настоящем. То есть она могла видеть только какого-то другого меня. И было ясно, что она меня видит. Кого же она видела, глядя на меня, и кто сидел рядом с ней в Доме, выкрашенном чаем?
— Против сглаза? — спросила она, не отводя взгляда от моей булавки с зеленым камнем. При этом ее фиолетовый глаз был слегка прижмурен.
— А дама рядом с вами? — спросил я, не отвечая на вопрос. — Кто она?
Та дама, о которой я спрашивал, расточала вокруг себя весьма приятный, но настолько сильный запах, напоминавший мускус, что казалось, была заключена в какую-то ароматическую оболочку… Не говоря ни слова, она начала выкладывать на стол из своей сумочки какие-то предметы, которые оказались разноцветными и очень красивыми женскими гребнями. Были среди них серебряные, хрустальные, из слоновой кости, перламутровые, эбеновые, изогнутые роговые и крохотные из нефрита.
— Ты узнал их? — спросила она меня через стол.
Когда я ответил, что нет, она добавила:
— Их подарил мне ты.
Потом она села за рояль и запела, подыгрывая себе. Слова песни мучительно пробивались сквозь ароматический кокон вокруг ее тела.
«Еще немного, и она пойдет танцевать, постукивая ложкой о ложку», — подумал я, прислушиваясь к мелодии.
— Вы знаете, что она поет? — обратилась ко мне третья дама.
— Нет! — ответил я, и это было правдой.
— Песню «Последняя голубая среда» из вашего романа «Пейзаж, нарисованный чаем». А поет ее, как и в книге, сама героиня, Витача Милут, которая и пригласила вас сегодня вечером прийти к нам на ужин.
— Что за духи она носит?
— Это не духи, так проявляется ее жажда жизни. Если вы рассмотрите ее отражение в зеркале, то увидите, что запах ее жажды имеет цвет.
Я обернулся к иконе на зеркале и посмотрел через нее на Витачу Милут. Она сидела в сотканной из ароматов голубой сфере…
В этот момент на реке загудел пароход, эхо пересчитало все окна здания и спустилось вниз по течению, в Дунай, а дубовая дверь отворилась, и в комнату вошел крупный человек без единого волоска на голове. Брови его топорщились, словно усы, а свой тяжелый взгляд, под которым стареешь, он старательно прятал.
«Рядом с такими людьми ногти желтеют, а уши оттопыриваются», — заключил я.
Он приветствовал всех, не подавая руки, а меня пропустил. Сделал вид, что не видит. Одна из красавиц шепнула мне какое-то объяснение относительно того, кто этот новый гость, но я ничего не понял. Должно быть, именно его мы и ждали, потому что на стол сразу же вынесли посуду и мы приступили к трапезе, причем каждому действительно подавали свои блюда. Мне принесли на закуску белые маслины, фаршированные тоже маслинами, но черными, жареными. Я заметил, что черенками у ложек служили ключи.
— А кто же вы, простите мне этот вопрос, — обратился я к третьей красавице, сидевшей за столом, которая до сих пор единственная обращалась ко мне на «вы». На это она вдруг тоже перешла на «ты»:
— Когда-то, в прошлом веке, ты любил и меня.
— Неужели и вас? Не припоминаю, однако вы не должны удивляться. Я давно уже не тот, что был тогда. Скажу вам откровенно, я уже больше не считаюсь автором собственных рассказов, все меньше и меньше остаюсь автором своих романов, и придет день, когда окончательно перестану им быть. Но в конце концов, откройтесь мне, кто же тогда вы?
— Я амулет. Если ты истратишь мою силу, то не сможешь больше прибегнуть к моей помощи. Если догадаешься, как снова меня наполнить, я опять буду тебе полезна. Но смотри, если амулет не служит тебе, это не значит, что он не служит кому-то другому… Я — Ерисена Тенецкая из твоего романа «Последняя любовь в Константинополе».
Опешив от ее слов, я подумал: «Ведь последний раз я читал свои книги еще в прошлом веке. Может, стоит перечитать? Кто его знает, кого там только сейчас нет…»
Тут Ерисена протянула мне книгу, раскрытую на сто двенадцатой странице, где находились те самые слова об амулете, которые она только что произнесла. Я сделал вид, что пытаюсь дотянуться до книги, но на самом деле мне хотелось коснуться державшей ее руки. Между тем мои пальцы прошли сквозь ее руку и наткнулись на стоявшую перед ней тарелку Я усмехнулся:
— Значит, я могу вас любить, но не могу к вам прикоснуться?
— Не совсем так, — заметила на это Витача. — Вспомни то место из «Пейзажа, нарисованного чаем», где ты говоришь, что героини романа, те самые вампиры, хотя и не сосут у тебя кровь, но иногда проникают в твой сон и крадут немного с наслаждением пролитого мужского семени, чтобы оплодотворить фантазию… Мы пришли сюда потому, что заключили пари: если ты с нами поужинаешь, то, может быть, этой ночью увидишь во сне ту из нас, которую любишь больше остальных. Господин, сидящий во главе стола, умеет читать сны и, следовательно, сможет помочь в нашем деле, поэтому мы его и пригласили. Этой ночью он поймает твой сон и расскажет нам, кого из нас троих там нашел…
Тут я повернулся к мужчине за столом.
— Разумеется, ты и меня не узнал, — не глядя в мою сторону, заговорил он. Казалось, он собирает свои тяжелые взгляды где-то внизу, может быть на полу.
— Неужели и с вами мы знакомы? — спросил я с похолодевшим сердцем.
В этот момент принцесса вскрикнула. Я тут же понял, что ее быстрый, зеленый, глаз уже прозрел что-то такое, что второй, фиолетовый, еще только увидит вместе со всеми нами. Так оно и было.
— Я Аврам Бранкович, ловец снов, тот самый, которого ты трижды убил, — напомнил безволосый.