Семь смертных грехов
Шрифт:
Тут вскрикнули, прикрыв рот рукой, и две другие дамы, а до меня дошло, что черт сыграл со мной злую шутку, что не следовало мне здесь появляться и что на раздумья о том, что делать дальше, времени у меня совсем мало. И я сказал ему:
— Поскольку вы мертвы, о чем и сами только что заявили, объясните нам, каким образом вы сможете оказать этим дамам услуги ловца снов?
Бранкович ухмыльнулся:
— Разве тот, кто кого-то убил, обращается к убитому на «вы», подобно вам? Хорошо, не будем об этом. Я отвечу на твой вопрос относительно этих дам. Вспомни, ведь именно ты однажды заявил, что покойники, населяющие прошлое каждого человека, лежат в воспоминаниях как пленники или как проклятые. Они не могут измениться, не могут сделать ни одного шага, отличного от тех, что сделали когда - то при жизни, не могут встретиться ни с кем, с кем уже не встречались бы в
В них мы, покойники, лица из ваших воспоминаний, обретаем немного скудно оплаченной свободы, передвигаемся, встречаемся с какими-то новыми людьми, меняем партнеров в своей ненависти и любви и обретаем нечто похожее на видимость жизни. Так что, возможно, и сегодня вечером, благодаря навыкам ловца снов, я смогу оказаться полезным присутствующим здесь дамам.
— А разве ловцам снов удается сохранить свое умение, свой дар даже после смерти? — перебил я его.
— Мертвые не помнят, кем они были в этом мире, — ответил Бранкович, — однако их дар остается при них и после завершения жизни, потому что любой дар более стар, чем человек, и он не угасает даже после его смерти. Так что я смогу этой ночью воспользоваться своим умением, и ты это ясно почувствуешь на собственной шкуре. И можешь даже не гадать, собираюсь ли я употребить мое мастерство против тебя или нет.
С этими словами кир Аврам встал, выпрямившись во весь свой рост. Огромный и безволосый, он был страшен, но я, тоже встав, решительно подвел под разговором черту:
— Я хорошо знаю, что именно могут сделать живым мертвые, если проникнут в их сны. Мне очень жаль, дорогие дамы, но у меня нет намерения долее оставаться здесь.
— Не важно, — тут же проговорил Бранкович, — останешься ли ты здесь или уйдешь, потому что все это ты видишь во сне, а я нахожусь здесь оттого, что охочусь на тебя в твоих снах. И уже поймал тебя, а милейшим дамам могу сообщить, что они снились тебе все вместе. Более того, это вовсе не твой сегодняшний сон, он какой-то зачерствевший, трех - или четырехдневной давности, а может, и вообще прошлогодний, точно сказать не могу, да это не так уж и важно. Кроме того, не будь все это сном, я вообще не смог бы здесь оказаться.
— Не верь ему, — сказала принцесса, обращаясь ко мне. — Ты находишься здесь, с нами, вовсе не потому, что видишь это во сне, не мы вышли из книги и вошли в твой сон, а наоборот — ты оказался в книге. Потому мы и встретились. Ты хотел увидеться с нами еще раз, до того как умрешь. Пространство, в котором мы находимся, не сон, а книга. Это единственная ощутимая реальность. Кроме того, будь даже так, как говорит он, у тебя больше нет причин для волнения. Потому что, если он отправился на охоту в твоих снах, ты бессилен ему помешать…
Эти слова привели меня в ужас. Пока принцесса говорила, я вдруг понял, что Аврам Бранкович меня не видит, ведь мертвые не могут видеть живых, более того, мне даже показалось, что он, стоя за столом, видит меня во сне, то есть на самом деле охотится на меня. Не в силах дольше выносить это, я метнулся к ближайшему выходу, которым оказалась дубовая дверь, ведущая в Голубой дом, и взялся за ручку. В тот же миг на улице зазвонил трамвай «двойка» и кто-то с той стороны нажал на дверную ручку одновременно со мной…
(улица Карагеоргия, 42)
Два человека, закутанные в длинные плащи, какие давно уже не носят, и еще один в белом тюрбане со множеством сверкающих камней, одетые словно для карнавала, искали в тот четверг неподалеку от маленького рынка дом под номером 42 по улице Карагеоргия. Увидев табличку с нужным номером, они вошли в обветшавший, но все еще видный двухэтажный особняк, построенный в позапрошлом веке, с шестью окнами по фасаду, который соседи окрестили Голубым домом. В маленькой комнате под лестницей их поджидал щуплый человечек в пальто по моде шестидесятых годов, который, казалось, узнал их. Его глаза, похожие на пару селедин, по очереди ощупали пришедших. Потом он провел их на второй этаж и предложил располагаться в стоявших там старых креслах. Сам он уселся на стул, чтобы казаться выше ростом, хотя еще одно кресло, у окна, оставалось свободным. Вместо картин по стенам комнаты были развешаны многократно увеличенные почтовые марки в красивых рамках достоинством в двадцать пять пар [3] и половину динара. На одной из них, фиолетовой, был поясной портрет королевы Марии, на второй, цвета сепии, король Александр Обренович с пенсне на носу, на третьей — король Петр I Карагеоргиевич.
3
Пара — мелкая сербская монета, одна сотая динара.
— Известно ли, кто нас сюда позвал и зачем? — спросил, усаживаясь в кресло, более крупный господин. На голове у него не было ни единого волоса.
— Это я. Могу гарантировать, что вы обо мне никогда ничего не слышали, поэтому позвольте представиться. Доктор Исайло Сук. Профессор университета, хотя уже давно ничего не преподаю. Письма, которые вы получили, написал я, и спасибо, что вы на них откликнулись.
— А где же тот, ради которого мы пришли сюда? — спросил юноша в тюрбане. — Вы уверены в том, что он появится? И сумеет ли кто-нибудь из нас его узнать?
— Будем надеяться, что нам это удастся. Уж собственного-то убийцу узнать, наверное, нетрудно, — заметил доктор Сук.
— Но кто нам может гарантировать, что вы вообще что-нибудь знаете о нас и о том, кого мы здесь ждем? — отозвался рыжий молодой человек с усами, один из которых был серебряным.
— Доказать это несложно. Взять, к примеру, вас, господин Коэн. Помните, как вы были убиты?
— Что-то не припомню. Такого никто не помнит. Собственная смерть в памяти не остается.
— Прекрасно, — продолжал доктор Сук. — Я напомню, как вас убил тот, ради которого мы здесь собрались. Дело было в тысяча шестьсот восемьдесят девятом году, неподалеку от Кладова. Вы умерли во сне, который превратился в предсмертный хрип. В мгновение ока со всех предметов, окружавших вас, попадали имена, словно это были их шапки, и мир предстал перед вами девственно чистым, как в первый день творения. Одни лишь первые десять цифр и те буквы алфавита, которые обозначают глаголы, как золотые слезы сверкали над всем, что вас окружало. И тогда вы поняли, что порядковые номера десяти заповедей — это тоже глаголы и что их забывают последними, тогда, когда забывают свой язык, однако они продолжают существовать, как эхо, даже после того, как сами заповеди стираются из памяти. В тот миг вы пробудились в собственную смерть… Вот как это было.
— Хорошо, это то, что касается меня, — ответил Коэн. И при этих словах на его лице заиграла улыбка. Улыбка, которая, казалось, триста лет пролежала в банке на замороженном счету, а теперь снова была пущена в оборот. — Однако, господин Сук, откуда вы можете знать, как он убил всех троих? — тут же добавил он. — Вы что же, были сразу во всех трех местах?
— Нет. Но этого и не требовалось. Потому что всех троих он убил в одном и том же месте. И в одно время. Присутствующего здесь кира Аврама Бранковича он тоже убил на Дунае, неподалеку от Кладова, в том же тысяча шестьсот восемьдесят девятом году. Стояла весна, дул ветер, который заплетал в косички ивовые ветки, и все ивы, от Мориша до Тиссы и Дуная, стояли в таких косичках. Что-то похожее на стрелы вонзалось в ваше тело, кир Аврам, но события текли в обратном направлении, с каждой новой стрелой вы сначала чувствовали рану, потом укол, а потом боль исчезала, в воздухе слышался свист и затем звон тетивы, пославшей стрелу. Так, умирая, вы пересчитывали стрелы — от первой до семнадцатой, а потом упали со столпа и перестали считать. В конце этого падения вы столкнулись с чем-то твердым, неизменным и огромным. Но это была не земля. Это была смерть…
— К сожалению, — ответил на это Бранкович, — ты не угадал. Я — теперь можно рассказать об этом — вампир и сумел запомнить, каким образом покинул этот мир. Помню, что меня хоронили головой в ту сторону, куда обычно смотрят ноги, для того чтобы я перестал быть упырем, а кроме того, помню и то, как меня умертвили. Я прекрасно помню: пока меня душили подушкой, я понял, что человек открыл свое вчера и свое завтра с большим опозданием, миллион лет спустя после своего появления, — сначала он открыл завтра, потом вчера. Он открыл их одной давней ночью, когда во мраке угасало настоящее, стиснутое между прошлым и будущим и почти уничтоженное ими, разросшимися в ту ночь настолько, что они почти слились воедино. Поэтому я знаю и то, как я умер: это произошло в тот момент, когда прошлое и будущее столкнулись во мне и раздавили меня… Вот так это было, что ж до тебя, придется представить нам убедительные доказательства, и плохо твое дело, если выяснится, что ты пригласил нас напрасно.