Семь смертных грехов

Квятковский Тадеуш

– Ну, расскажи еще что-нибудь, – попросила женщина.

– В такой просьбе отказать нельзя. Я тебе расскажу, как одел квестарскую рясу и двинулся с посохом в свет широкий.

– Так ты квестарь?

– Квестарь.

– А я думала, ты монах проклятый.

– Да разве я похож на монаха? Разве я тебе обещал что-нибудь и слова не сдержал? Разве я расточал лицемерные улыбки? Эх, говорил я, что ты дура.

– Я думала, тебя подсадили, чтобы меня побольше помучить.

– Прощаю тебе. Но возвращаюсь к рассказу. Так вот, родился я далеко отсюда. Знаешь, где?

– Нет, не знаю. Я в Кракове-то всего один раз была.

– Даже лучше не знать, где именно я родился: уж очень

далеко это отсюда. Радости матери я не доставил: ни к какой работе способен не был, молиться тоже не любил. Вот моя дорогая матушка, учитывая все это, отправила меня в монастырь – мои достоинства свидетельствовали о том, что я буду хорошим монахом. Такая служба мне пришлась по вкусу. Работать не нужно, жизнь легкая. Не мог только привыкнуть сидеть на одном месте. Меня тянуло к людям, и вот в один прекрасный день я сбежал и двинулся в Краков, в большой город, где, как мне казалось, никто ничего не делает. Тут я узнал, как нужно жить, чтобы не упустить ничего интересного. А все это благодаря одному отцу-кармелиту, выходцу из Италии; ему-то и понравились мои наклонности. Он посоветовал мне надеть рясу квестаря и до того, как умер, научил меня квестарскому ремеслу. Вот так и случилось, что я перещеголял в заслугах самых умных отцов в монастыре. Я стал самым гордым, самым жадным, самым ленивым, самым завистливым. Никто не мог со мной сравниться в обжорстве и пьянстве. И гневался, и чужое брал… Да и развратничал немало. Всеми этими добродетелями я обладал в такой мере, что мог быть аббатом либо генералом. Одно мне мешало: я был слишком умен, поэтому и не добился самых высших постов. Все эти добродетели люди часто называют грехами. Однако монастырский устав учил меня, что это – не грехи, а наивысшие добродетели. И вот, дорогая моя, будь я поглупее да пожестче сердцем, ты бы имела сейчас дело с крупным сановником, а не с бедным квестарем. И сидел бы я на разукрашенном троне, а не в свином хлеву, да еще голый, как праотец наш Адам, когда его за добродетель, называемую любознательностью, изгнали из рая. Ведь дурака никто не трогает, потому что он ничего хорошего не придумает, а лишь слепо выполняет то, что ему поручено.

– Ты мудрец, отец мой, – сказала женщина.

– То дьявол, то мудрец. Все вы, женщины, одинаковы. У вас либо горячо, либо холодно. Середины вы не знаете. Если бы я был мудрецом, то не сверкал бы тут голым задом.

Вдруг послышался шум, и в хлев ворвались слуги.

– Выходи, собачий сын! – нетерпеливо кричали они. – Выбирайся! Конец тебе!

– Ну, меня просят выйти. Прощай, бедняжка!

– Пусть ангелы хранят тебя! – выкрикнула женщина вслед квестарю, на четвереньках выбиравшемуся из хлева.

Слуги приказали брату Макарию одеться, связали руки и снова привели в суд. Квестарь увидел там отца Ипполита, потного и злого. Он бросил на брата Макария мрачный взгляд и поджал губы. А судьи тем временем передавали друг другу свиток бумаги, совали в него по очереди нос и делали вид, что читают. Отец Ипполит, улучив минуту, за спиной обвинителя показал квестарю кулак. Брат Макарий усмехнулся, после чего монах презрительно повернулся к нему спиной.

Когда зеваки вновь набились в избу, обвинитель потребовал, чтобы осужденному был зачитан приговор.

Судья взял бумагу в руки, но тут же передал ее обвинителю. Обвинитель тоже не умел читать и передал бумагу монаху. Отец Ипполит шарахнулся от нее, как ошпаренный. Тогда палач поднял свиток и начал по слогам читать приговор, то приближая бумагу к глазам, то отодвигая ее на всю длину руки:

«А поскольку обвинение доказано как обвинителем, так и свидетелями под присягой, с применением разных установленных способов следствия, и принимая во внимание

различные признаки одержимости, как-то: глаза имеет страшные, ветры непрерывно пускает, брюхо вспучено, на вопросы отвечает надменно, ненавидит все священные предметы, будучи по природе простым и неученым человеком, грамоте не знающим; допускал суждения о высоких материях, состоял в связи с дьяволом, кроме тех поступков, в которых сам обвиняемый признался, – поэтому волостной суд во имя святой справедливости и писаных законов настоящим выносит приговор: смерть от огня на костре, как того требует обычай в отношении каждого колдуна».

Палач умолк и окинул взглядом присутствующих. Наступила тишина. Отец Ипполит громко бормотал молитву. Обвинитель стоял, гордо подбоченившись. Судьи вопрошали глазами, все ли довольны. Пан Литера сидел, опустив голову. Ясько глупо ухмылялся. А эконом сплюнул на пол и растер плевок сапогом.

– Написано складно, – произнес квестарь, прерывая мрачное молчание. – Не пойму лишь, что там сказано про ветры. Объясните мне подробнее.

Заплечных дел мастер почувствовал себя задетым; он фыркнул по-собачьи и отрезал:

– Были ветры!

– Какие могли быть ветры? – спросил брат Макарий.

Судья стукнул кулаком по столу. Снова воцарилась тишина.

– Раз сказано – были, значит были. Что написано, то свято.

– Не знаю, не знаю, – возразил квестарь.

Обвинитель поднял руку.

– С этого момента ты уже исключен из числа живых людей, поэтому не имеешь голоса, и мы не будем тебя слушать.

– Не будем! – вновь стукнул кулаком по столу судья, грозно шевеля усами.

– Я прошу вас, – сказал квестарь, – дать мне кружечку вина, а то я слишком долго постился. Вы не обеднеете, если окажете осужденному последнюю милость.

Судья посмотрел растерянно на обвинителя. Тот и ухом не повел, поэтому судья крикнул:

– Не получишь!

– Да ведь в вине дьявол сидит, ты сам это говорил, – сорвался с места Ясько. – Опять с дьяволом хочешь брататься?

Квестарь покачал головой, скорбя о глупости слуги. Отец Ипполит запротестовал:

– Ни в каком вине дьявола нет. Чудо в Кане Галилейской дало возможность это окончательно выяснить.

– Согласен! – захлопал в ладоши квестарь. – Наконец я слышу человеческую речь и умную цитату.

Кармелит презрительно надул губы. Ясько сел, покорно втянув голову в плечи, боясь проронить слово под грозным взглядом монаха.

– Отсюда я делаю вывод, что кружечку вина получу, – заискивающе сказал квестарь. – Ведь если в вине дьявола нет, как это со всей ученостью подтвердил преподобный отец, то в духовном отношении оно либо безразлично, либо полезно. Безразличным оно быть не может, как о том свидетельствует достойный всяческого подражания пример в Кане, которому следуют с должным уважением высокие отцы во всех монастырях для углубления своих знаний в аллегорических науках. Иными словами, оно приносит пользу в достижении совершенства. И наш костел развивает свои науки лишь в тех местах, где обильно произрастает виноград – во Франции, Италии, Испании.

– Ничего не получишь! – решительно произнес судья с одобрения присяжных. – Не томи нас, дьявольское отродье, нам надо торопиться к обеду. Кончай дело, палач. Да восторжествует справедливость.

Палач приблизился к брату Макарию и набросил на него черный балахон. Толпа шарахнулась на улицу. Обвинитель, судьи и отец Ипполит перекрестились в знак того, что дело окончено и предоставлено богу. Потом монах вышел вперед и запел песню в честь святой веры, карающей грешных и щедро награждающей праведных. За монахом двигался палач, за ним – его помощники, подталкивавшие квестаря и наделявшие его тумаками.