Семь способов засолки душ
Шрифт:
— У отца научилась людей пугать? — спрашивает Рома.
— Вот это было грубо, — Ника поднимает брови. — Я что плохого сделала сейчас?
— Вдруг у нее теперь инфаркт будет?
— Значит, все-таки есть совесть у человека. Почему ты не говорил мне о Свете?
— Потому что это не твое дело.
Ника задумчиво кивает, садится на освободившуюся лавку у раздевалки, закидывает ногу на ногу, что-то читает в телефоне, проматывая страницы пальцем. Зал выпускает все больше людей, они скапливаются у гардероба, как в мембране фильтра, затем выходят
— Эй, тебе сюда нельзя. Вставай и уходи отсюда.
— Не «эй», а Лариса Анатольевна, — отзывается Ника, даже не собираясь вставать.
Мать тем временем хватает шамана за рукав, сует ему под нос фото Светки — скажите, вы видели ее, вы видели? Он отмахивается, раздраженно сбрасывает руку, снова пытается выгнать Нику, указывает ей на выход. Ника не шевелится, рассматривает шамана пристально, как рассматривала людей в зале.
— Мне можно куда угодно. А вам задали вопрос, — тихо, но внятно говорит она. Кивает на Светкино фото. — Девушку ищут. Не видели?
Шаман игнорирует вопрос, продолжает Нику выгонять, Рома его оттесняет, вокруг собираются люди. Ника наконец поднимается, застегивает пуховик и все-таки выходит.
— Не любит журналистов, — она поясняет матери уже на улице, пряча нос в шарф.
За ними торопится патлатый и тощий тип, набрасывая на ходу осеннее пальто. Впалые темные глаза блестят, и Рома сжимает кулаки, хочет втащить, хотя бы превентивно. Какой-то нескончаемый дурдом, зря он согласился взять Нику.
Тип окликает ее, за что-то сбивчиво извиняется. Послушай, я не хотел, повторяет он, но Ника отворачивается, делает вид, будто его не знает. Тип, поджав губы, уходит, но недалеко — встает поодаль у черной «камри».
— Это кто? — спрашивает Рома.
Ника закуривает — чиркает зажигалка, лицо на миг озаряется желтым — и пожимает плечами.
— Чувак из «Сияния». Не знала, что он все еще проводит семинары. Думала, их всех пересажали.
Рома на миг подвисает, сопоставляя ряженого из ДК и жуткую историю «Сияния».
— Я про него, — подбородком он указывает на патлатого типа. Тот стоит у машины, пялится на Нику печальными воловьими глазами.
— А, это. Это друг детства.
Друзей из такого детства надо отстреливать на подлете, так Рома для себя решил.
— И за что он извинялся?
— Да кто ж его поймет, — Ника пожимает плечами. Все она знает, но молчит, и Рома, обозлившись, топает к типу.
— Только попробуй толкать ей свою хрень, — говорит он. — Только попробуй. Я за тобой слежу.
— Какую хрень?
— Любую! Мет, меф, траву, кокос, пиздеж про высшие силы и душу.
Рома напирает. Они одного роста, но Роме достаточно плюнуть, чтобы переломить патлатого типа пополам. А переломить
— Я и не думал. Я даже не пью, — отвечает тип и протягивает руку. — Меня Андрей зовут, а вас?
Рома его руку игнорирует, разворачивается, возвращается к матери с Никой.
— Ну, герой, — говорит Ника и садится в машину.
— Как ты ее встретил? — громким шепотом спрашивает мать, когда Ника захлопывает дверь. — «Московский комсомолец»!
— Не «Московский комсомолец», мама, — цедит Рома сквозь зубы. — Это дочка Марии Леонидовны.
Глаза матери округляются.
— Та самая?
Рома кивает.
— То есть она не журналистка? — Мать уже не шепчет.
Рома кивает снова.
— Мать сектантка, отец маньяк, столько лежала в психушках. И ты с ней таскаешься? Совсем с ума сошел!
— Скажи это дяде Толе, он попросил.
Ника наблюдает за ними из машины. Встретившись с Ромой взглядом, она отворачивается — похоже, все слышала.
— Не понимаю, зачем они ее держат вот так, — продолжает мать. — Ей нужно ложиться и лечиться, а не разгуливать по Староалтайску. Слишком они ее жалеют.
— Это говоришь мне ты? — спрашивает Рома. — Ничего себе.
Мама темнеет лицом, молча садится в машину. Рома, предвкушая веселую поездку, следует за ней.
Патлатый Андрей за ними наблюдает.
выдох пятый
Каждое утро, где бы она ни находилась, Ника начинает с физической нагрузки. В новой квартире она расчистила место в зале между шкафом, диваном и тумбой с телевизором. Отжимается, глядя на елочку паркета, на сор в щелях между дощечками.
Девятнадцать, двадцать…
Когда она отжимается — не по чуть-чуть, а до изнеможения, чтобы пот капал с носа на паркет, — она возвращается в собственное тело и чувствует реальность. Мир обретает плотность и постоянную форму. Нет мыслей. Нет галлюцинаций. Нет ничего, кроме гудящих мышц, соринок в паркетных щелях, счета.
Двадцать девять, тридцать. Перерыв. Еще подход.
Обычно физуха помогает, но не сейчас. Ника думает о Роминой сестре. На фото та была полуразмыта — ее явно вырезали с общего снимка и увеличили. Тонкие губы, растянутые в улыбке, светлые волосы, затуманенные грустные глаза с длинными ресницами, на шее бубенчик. У нее был потерянный вид. Они все были потеряны, а в «Сиянии» терялись еще больше.
Жива ли она?
Три, четыре, пять…
Ника находилась под водой секунд пять, так сказал Рома. Но для нее время как будто замерло, секунды вмерзли в пространство, как в лед на речной поверхности вмерзает хвоя. Стемнело, и откуда-то сверху — а может быть, снизу — стал приближаться свет. Точка превратилась в медную монетку, потом в буддистский гонг, и выросла в лунный диск. Ника падала на него, в подернутый тенью кратер.
Она выбросила руки над собой, чтобы смягчить удар. Пальцы провалились в воздух, правую руку кто-то ухватил, потащил, и Ника упала вверх — на замороженную землю, на место Нади, кашляла водой.