Семь способов засолки душ
Шрифт:
На стенах роспись: свастики, сердца, члены с яйцами, слова на русском и английском. Штукатурка кое-где осыпалась, из-под нее проглядывают деревянные тонкие рейки. Поверх этого память накладывает подъезд двадцатилетней давности, освещенный, теплый, выкрашенный в нежно-зеленый и белый. Нежно-зеленый давно стал болотным, белый превратился в серый с черными подпалинами. Перила погнуты, изгибаются ржавыми сороконожками, в лестнице вдруг обнаруживается провал — Ника чудом в него не попадает. Она светит внутрь той дыры, но свет не пробивает сытую сыростью тьму. Двери квартир на первом этаже распахнуты, одна вообще
Этаж выше залит солнечным светом, отчего иней на стенах искрится. Здесь под инеем тоже есть роспись, уже поблекшая, другая: убийцы, вон отсюда, твари, сатанисты, нелюди. Ника помнит, как ее нашла: она собиралась идти в школу, постояла перед надписью и вернулась домой. В тот день она школу прогуляла. Когда отец был жив, никто бы на такое не отважился.
На миг Ника становится той девочкой, которая видит Надю, Лену и Айту в школьных коридорах. Которую столкнули с лестницы на перемене. Которую отказалась осмотреть школьная медсестра, после чего пришлось ехать в больницу. Которая вскоре переедет в другой город. Но это всего лишь миг, он быстро проходит.
На противоположной стене, рядом с квартирой номер семь черными жирными буквами написано:
ОН НЕ УШЕЛ
ОН С НАМИ
Ника наводит камеру телефона — нет, надпись настоящая. Она смотрит на квартиру номер семь, на дверь, которую открывала много раз, на косяке которой изнутри есть отметки ручкой: пять лет, шесть лет, восемь.
Ника толкает ее ногой.
Теперь поверх годовых отметок пятна затушенных бычков. Дверцы шкафа в прихожей оторваны, брошены на пол, рядом валяются рыжие фантики от конфет «Коровка». В шкафу лежит пустой пакет из-под чипсов и что-то серое, небольшое. Ее игрушечный заяц, догадывается Ника и вытаскивает его из-под мусора за ухо. Когда-то пушистый, теперь он смерзшийся кусок ткани и ваты, пластиковый глаз оторван. Ника с мамой уезжали второпях, вдвоем, взяв самое необходимое. Из отцовского дома за городом они вообще ничего не взяли — туда их просто не пустили.
В пустые окна врывается ветер, подоконники и часть пола под ними замело. Родительская спальня пуста, ни мебели, ни матрасов, только битые бутылки на полу. В Никиной комнате чужая двуспальная кровать щерится выбитыми рейками. Из потолка торчит провод от люстры.
Нику ждут в зале. Гостья сидит во главе обеденного стола, там, где обычно ела и делала уроки Ника. Глаза девушки закрыты, рот закрыт, лицо безмятежное и белое, покрыто инеем, как стены комнаты. Волосы убраны в хвост, ладони лежат на столе и повернуты вверх — она будто ждет, когда ее возьмут за руки. От локтя до запястья чернеют порезы, кожа в потеках. Столешница накрыта темным стеклом — залита кровью, вдруг понимает Ника. Та растеклась и замерзла.
Ника резко выдыхает. Считает до десяти, потом до двадцати. Щелкает резинкой по запястью, снова, и еще раз, пока та не рвется.
Труп не шевелится и не исчезает.
У трупа знакомое лицо.
Снаружи за окном смеются, играя, дети, шуршат санки, тенькают синицы. Гудит проезжающая машина. Солнце ведет холодным лучом по
Ника достает телефон, наводит камеру на труп. На фото труп есть тоже.
Она отправляет снимок Роме, пишет:
ты тоже ее видишь?
Ждет ответа.
Девушка ждет тоже.
Душа четвертая
выдох первый
Рома проваливается по щиколотку в плотный скрипучий холод. Снег пористый, присыпан обломками веток, корой, мелким сором. Березы растут из склона, как седые редкие волосы. Рома считает их стволом карабина — ведет влево, затем вправо.
Движения нет.
Чуть дальше, под соснами, наст тоньше, недавно по нему бежали косули и заяц. Снег прошивают алые точки — кровь? Рома идет по ним и замечает поодаль глубокий след. Свежий. Медвежий.
Рома осматривается. Хватается за рацию и убавляет громкость, чтобы не зашипела не вовремя и не привлекла внимание. Пальцы не слушаются, и дело совсем не в морозе. Позиция плохая, с медведем карабин вряд ли поможет, это не косулю срезать. Но Рома вжимает приклад в плечо так, что сводит руки и спину.
Большие лапки, шепчет Никин голос над плечом, мочку уха обдает теплом. Рома резко оборачивается, оглядывает снежные мягкие заносы, черные стволы деревьев — пусто.
В лесу тихо. Хорошо, что на этот раз никто не притащил собак — знакомый из-за них погиб. Собака была трусливая, необученная, сперва раздразнила медведя, а потом побежала искать защиты у хозяина. Медведь за ней, ну и задрал обоих.
Что там советуют при встрече с шатуном? Притвориться мертвым? С голодным зверем это вряд ли сработает. Испугать тоже не получится. Нужно скорее возвращаться, причем тем же путем. Найти укрытие.
Минуты тянутся. Медведя не видно, и Рома нажимает тангенту:
— Это Ромео. Походу, тут шатун.
— Что? — тут же отзывается дядя. — Ты его видишь?
— Нет, только следы.
Рацию тише сделай, встревают остальные, где находишься, пизди поменьше и вернись к машине.
— Нахожусь у елок, выше от точки, где разошлись.
— Куда ведут?
Рома поворачивается к следам.
Следов нет, снег ровный. Крови тоже нет. Поднимается ветер, сосны шумят, будто смеются.
Он откашливается, вытирает глаза тыльной стороной рукавицы. Некрасиво вышло. Но он же точно видел…
— Отбой, — говорит наконец. — Показалось.
Рация тихо матерится, дядя тоже говорит отбой и велит пить таблетки по утрам.
Рома спускается к исходной точке. У него вдруг разом кончился заряд. Пусть дядя ищет себе другого клоуна, а с него хватит. Курить хочется адски, Рома пятый день без сигарет.
Телефон в кармане жужжит — сообщение от Ники. Сообщение содержит фото. Подумав, Рома все-таки стаскивает рукавицу зубами, открывает мессенджер, и в животе змеей скручивается холод.
Он увеличивает фото, еле сдерживается, чтобы не попросить Нику снять лицо трупа поближе. Может, ему снова просто кажется, а Нике там находиться небезопасно. Он хочет и не хочет знать одновременно.
Не трогай ничего, он пишет. Выходи, жди в ближайшем кафе, напиши, в каком будешь. Я выезжаю.
Подумав, он пересылает сообщение Китаеву. Китаев тут же перезванивает.