Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 3

Бабаевский Семен Петрович

Братья пошли впереди коня, оседланного, навьюченного сумками. Завернули на главную улицу, безлюдную в этот предрассветный час. Вышли за город и сразу попали в затененное деревьями и скалами ущелье. Как в трубе, тут гулял сквозняк, и, журча, торопилась к морю речонка, такая же быстрая и говорливая, как все ее горные сестры. Дорога лежала по берегу. Кузьме даже показалось, что он попал в то ущелье, в котором скрывался от Ивана, и он, понукая коня, ускорил шаг.

Холмов с трудом поспевал за ним.

Глава 11

Далеко позади остались и море, и матово синевшие горы. Взору открылась равнина.

Вдали, озаренные закатным солнцем, виднелись тополя и скирды, как курганы. Путники наши уже на второй день заметно приморились. Дорога оказалась не такой приятной и не такой легкой, какой ее представлял себе Холмов там, в Береговом, сидя у себя на веранде.

Изнуряющую усталость он испытал еще вчера. Только тут, в дороге, особенно понимал, что ему не двадцать лет и что, оказывается, мало у него осталось физических сил. Кузьма, старше на три года, мог идти без отдыха часов шесть, а то и больше. Холмову же нужно было отдыхать через каждый час. На второй день к вечеру ноги его ломило так, что он с трудом их передвигал. А тут еще, как на беду, купленные в дорогу кеды оказались тесными, для длительной ходьбы непригодными.

Двигались братья не спеша. Часто отдыхали. Превозмогая боль в коленях и в пояснице, Холмов уже начинал сожалеть, что не послушался совета жены и в такую даль рискнул отправиться пешком. По настоянию Кузьмы все чаще садился в седло. Разумеется, с помощью брата.

— Что-то, братуха, тебя к земле тянеть, — говорил Кузьма, подсаживая брата в седло. — А ить, помню, был лихим кавалеристом!

— Отвык… Сколько лет сидел не в седле, а в кресле, — отшучивался Холмов.

Но и в седле, на мягкой подушке, боль в ногах и в пояснице не унималась. Холмов покачивался в такт конскому шагу, держа в руке повод. Тоскливо смотрел на дорогу, на проносившиеся мимо грузовики. Шоферы видели его некавалерийскую посадку и усмехались. А может быть, они знали, кто это ехал на коне? «Да, теперь только я понял, что Ольга была права, — думал Холмов. — Я, разумеется, не сумасшедший, это она сказала сгоряча. Но дурость во мне, оказывается, еще имеется. Теперь-то вижу, что я и смешон, и жалок, и на этом захудалом коньке чем-то напоминаю известного испанского рыцаря…» Брату о своем невеселом раздумье ничего не говорил.

Заночевать решили в поле, под скирдой пшеничной соломы. Скирда была наметана недавно, от нее еще веяло теплом и запахом печеного хлеба. Холмов слез с седла, привалился спиной к скирде и так, сидя, уснул.

А солнце уже скрылось за дымчатую кромку земли. Сумерки еще не сгустились. Воздух был свеж и прозрачен. Недалеко от скирды стальным оттенком отливала арбузная ботва. Арбузы были похожи на разбросанные по сизому полю рябые, серые, белые шары разной величины.

Понимая толк в кубанских арбузах, Кузьма приглядывался к бахче и к куреню бахчевника. Возле куреня стояла на трех столбах вышка с гнездом. Расседлав Кузьму Крючкова, Кузьма подумал о том, что хорошо было бы поесть арбуза с хлебом. Лучшего ужина и желать не надо. И он отправился к куреню, надеясь раздобыть у бахчевника арбуз.

Пока Кузьма находился у бахчевника, Кузьма Крючков, освобожденный от седла, рылся мордой в соломе, отыскивая зерна, при этом шумно всхрапывал, очевидно, оттого, что остья лезли ему в ноздри. Зерна, как на беду, в соломе не было, и Кузьма Крючков, понурив голову, мысленно ругал своего тезку за то, что тот, прожив столько на свете, не знал, оказывается, где нужно было останавливаться на ночлег. Самым удобным местом, как

полагал Кузьма Крючков, было кукурузное поле. Там можно было отлично полакомиться свежими, удивительно вкусными початками. А что хорошего в этой скирде? Колючая солома и противные остья. Надо же было Кузьме облюбовать такое плохое место! И Кузьма Крючков, широко раздувая бока, тяжко вздыхал.

Кузьма вернулся не с одним, а с двумя арбузами. Они были исписаны серыми, узкими, как пояски, полосами. Кузьма держал арбузы на ладонях, как футбольный судья, выходя на поле стадиона, держит мяч, слегка прижимая его к груди.

Следом за Кузьмой шла девушка в узких трикотажных рейтузах, облегавших ее тонкие стройные ноги. Расстегнутая, тоже трикотажная, кофточка, из-под которой виднелись кружева, была подхвачена матерчатым пояском. На ее левом плече висело одноствольное старинное тяжелое ружье. На голове у девушки была посажена несколько набок соломенная шляпа грубой самодельной работы, по-кубански — брыль. Девушка поправила под брылем русые волосы, изучающе посмотрела на лежавшего с закрытыми глазами Холмова.

— Что этот дедусь? — спросила она у Кузьмы. — Прихворнул?

— Отдыхает.

Холмов услышал голоса, открыл глаза.

— Погляди, братуха, каких я раздобыл красавцев! — сказал Кузьма. — Не кавуны, а зебры полосатые! Зараз мы их пустим под нож. А это вооруженное дите — сторожиха бахчи, — пояснил он, покосившись на девушку. — В своем одеянии и при оружии смахивает на парня, а зовется Галиной. Эх, Галя, Галя! По тебе узнаю свою ридну Кубань! Повсюду бахчевниками сидять древние старцы, а у нас, на Кубани, кавуны остерегаеть такая красотка. И кто тебе доверил бахчу, Галя?

— Люди доверили. А тебе что?

— Удивляюсь, — сказал Кузьма. — Тебя самою еще надобно ото всего оберегать. Особенно от парней. Или у вас в станице для бахчи дедов подходящих не нашлось? — Кузьма осторожно положил арбузы на солому. — Не сторожиха, а чья-либо мечта нецелованная, ей-богу!

— Ну, ты, лихой усач! Полегче в выражениях! — Галя поправила ружье. — И зубы мне не заговаривай, а плати!

— Видал ее? Характером ты, Галя, не девушка, а железо, ей-богу! — Кузьма обратился к брату, который тоже с любопытством смотрел на бахчевницу: — Я ее и так уговаривал и так упрашивал, чтобы одолжила кавун без грошей. Нет! Кремень, а не девка. Гони деньги — и все: У-у! Жадюга!

— Хватит, дедусь, разговорчиков, — сказала Галя. — Гони два рубля!

— Да на тебе креста нету! — искренне удивился Кузьма. — Два рубля! Это же по старому счету двадцать рублей!

— Старый счет надо забывать.

— Вот деньги, — сказал Холмов.

— Возьми! — Кузьма взял у брата два рубля и отдал Гале. — У! Жадина с ружьем!

— А ты, дедусь, как хотел? Даром, да? — Галя сложила рубли и не спеша, аккуратно сунула их за пазуху. — Есть арбузы даром охотников найдется много. Только подавай, А кто бахчу станет сажать? Кто ее будет обрабатывать? Чужой дядя, да?

— Бахча-то не твоя, — заметил Холмов. — Надо полагать, арбузы колхозные или совхозные, а ты продаешь их, как свои. На каком основании?

— А я-то чья? — вопросом на вопрос ответила Галя, и улыбка расплылась на ее смуглом лице. — Все мы тут свои. Верно ведь, папаша?

— Смотря по тому, как понимать это слово, — возразил Холмов.

— А я это слово понимаю правильно. — Галя присела рядом с Холмовым, ружье поставила меж острыми коленками. — Отчего, дедусь, такой квелый? Пожелтел-то весь. Или прихворнул в дороге?