Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 3

Бабаевский Семен Петрович

— Думаешь, я-то знаю, чего он ходит?

— Насчет Иисуса Христа переспросила. Сказал, что к нему это не относится. — Анастасия перешла на шопот: — А может, он уже сам святым стал?

— Дура, Настёнка! — Работников рассмеялся. — Не-ет! В святые странники этот человек не годится. И, надо полагать, идет пеша потому, что, слышала, как он сказал, пожелалось ему повидать белый свет. Пришла такая идея в голову — вот и пошел.

— Афанасий, неужели он был самый главный средь вас? — тем же таинственным шепотом спросила Анастасия. — Просто удивительно.

— Что же тебя удивляет?

— Совсем не похожий на большого начальника. Какой-то тихий да ласковый.

— Он таким и был. Не криком брал, а душевностью, Видно, такой у него склад характера. — Работников улыбнулся, как бы давая понять жене, что он, ее муж, знал,

каким руководителем был Холмов. — О! Это был настоящий секретарь обкома! За сердечность к людям все наше Прикубанье уважало Холмова. — Работников потушил папиросу, бросил ее за окно. — Ты увидала Холмова первый раз? А мне довелось и раньше его видеть. Толковый мужчина! По области разъезжал на «газике» и появлялся там, где его не ждали. Бывало, едет по району, а навстречу ему несутся секретари райкомов. Поспешают, ждут Холмова на главной дороге, а он давно уже свернул на проселок и заявился либо в бригаду, либо на ферму, И сразу к людям: «Это как? Это почему? Это зачем?» Умел Холмов видеть недостатки, ох как умел! От его острого глаза ничто не укроется. И нагоняй умел делать тем, кто повинен в безобразиях. Иногда грозным бывал. Объедет бригады, фермы, потолкует с народом. После этого созывает в районе актив и начинает виновных пропесочивать. Ответственности требовал. Не-ет, Настёна, Холмов в святые не годится. А зараз он на пенсии. Видать, затосковал по живому делу, потому-то и вид у него такой кислый. А тут еще все портит эта одежонка на нем. Я сперва даже его не узнал. Брови у него черные, приметные, их и седина не берет. Такими они и были. А вот лицом сдал. Тощ, болезнен. Как, оказывается, пенсионная житуха меняет человека!

— Афанасий, и ты завсегда мог с ним вот так, чтоб по-простому? — позавидовала мужу Анастасия.

— Ну нет, чего захотела. К нему, бывало, попасть не так-то просто. — Работников подумал, улыбнулся жене. — . Характер-то у него самого простецкий, как у всех людей, а вот те, кто был вокруг Холмова…

— Чего же говорил с ним так, будто вы равные? — с обидой перебила Анастасия. — Даже тыкал ему, как какому дружку.

— Мы с ним равные и есть, — ответил Работников. — Только тыкал ему не потому, что мы равные, а потому, что душа моя издавна к нему лежит. Я и раньше сильно уважал Холмова за душевность. Правда, тогда он высоко находился и до меня в гости, как зараз, не заезжал.

Послышался голос Холмова.

— Иди, тебя зовет, — сказала Анастасия. — Может, ему чего нужно?

Глава 17

Холмов сидел на кровати, опустив длинные костлявые ноги. Голый до пояса, в сереньких трикотажных подштанниках, худой и сутулый, он был похож в эту минуту на изнуренного болезнью старика. И свои тонкие широкие ладони положил на колени так тяжело, как их кладут больные, и посмотрел на вошедшего Работникова как-то так нерадостно, как обычно смотрят те, кто только взглядом и может сказать о своем недомогании.

— Нездоровится, Алексей Фомич? — участливо спросил Работников.

— Нет, я здоров. Спички у тебя есть?

Работников прогремел коробкой, зажег спичку.

— Может, не спится на новом месте? — с тем же участием спросил он. — И со мной такое бывает. Особенно плохо сплю в городе. В степи спится хорошо, да еще ежели на душистом сене.

— Уснуть-то я еще не пытался. Присядь, Никитич, расскажи как оно живется.

— Сам знаешь, лето, пора горячая, — сказал Работников. — Так что вся наша жизнь зараз проистекает в степу. Там и днюем и ночуем. Бывает, по неделе не заявляюсь в станицу.

— Никитич, давно в колхозе?

— Еще подростком поступил в коммуну. Общая столовая, общая пекарня! Хорошо жили!

— А сколько лет председательствуешь?

— Как война кончилась. Какой же это пошел год? Кажись, шестнадцатый.

— А как в «Авангарде» в этом году с планом по хлебу? — Холмов раскрыл коробку «Казбека». — Бери папиросу.

— В нашем районе, Фомич, и нынче с хлебом плохо. — Работников взял папиросу, помял ее в пальцах. — Получается так: кто везет, того еще и подгоняем. Пять годов сряду «Авангард» получает высокие урожаи пшеницы. Сеем мы «пономаревку». Глянешь перед косовицей, не пшеница, а Каспийское море. А у наших соседей, в «Заре коммунизма», не урожай, а горе. Вот все эти годы мы и вывозили зерно по три плана: один за себя, а два за

«Зарю коммунизма». Председателем там Андрющенко, ты его должен знать. Собой мужчина видный, завсегда в шляпе. Так этот Андрющенко даже выдумал теорию: буксировка, круговая взаимопомощь, все за одного, а один за всех. Вот мы завтра и начнем буксировать Андрющенко. Это уже будет третий план. Честно говоря, трудно приходится «Авангарду» от этих буксиров. Экономика расстраивается.

Холмов встал, расправил плечи. В узких подштанниках, худой, он прошелся по комнате, скрестив на груди руки.

— Никитич, ты большой практик колхозной жизни, — сказал Холмов, остановившись возле Работникова. — Скажи мне, только откровенно: в чем, по-твоему, причина отставания в сельском хозяйстве?

— Ой, хитрый же, Фомич! — Работников рассмеялся. — Это что? Выпытываешь?

— Хочу знать твое мнение. Скажи: только ли в том беда, что колхозам дают непосильные планы по хлебу и что, как ты говоришь, «кто везет, того еще и подгоняют»? Или есть причины и другие?

— И в этом причина и в другом, — ответил Работников. — Многовато, Фомич, причин. И, может быть, потому, что их многовато, находятся паникеры, каковые уже поговаривают, что сам-де колхозный строй не годится, что надо-де подыскивать ему подходящую замену.

— И кто же так поговаривает?

— К примеру, тот же Андрющенко. Побывал туристом не то в Дании, не то в Бельгии. Насмотрелся тамошних фермеров. Вернулся в станицу и начал расписывать, как там живут фермеры, какие у них имения и какие породистые бычки и телочки. А про батраков на тех фермах Андрющенко умолчал. Ежели послушать Андрющенко, то хоть сегодня надо зачинать расплаживать фермеров с усадьбами и батраками. А я лично сужу так: беда сидит не в колхозах, а в тех, кто ими руководит. Честно говоря, и у нас в «Авангарде» с руководством еще плохо.

— Что это о себе такого нехорошего мнения?

— Сужу критически. — Работников взял вторую папиросу, прикурил от спички. — Вот я нахожусь в колхозе, считай, всю жизнь. Тут, в Уст-Малюгинской, и в этой хате родился, и тут, надо думать, помру. И за многие-то годы я нагляделся, как мы, руководители, не то что не помогали росту «Авангарда», а даже мешали ему. Честно говоря, сами себе ставили палки в колеса. Я, Фомич, не знаю, как и что делается в других колхозах. Может, у них дела идут лучше или еще хуже. А в «Авангарде» вся жизнь мне известна не в теории, а практически. Вот уж при моем председательстве сколько раз мы свой «Авангард» переделывали! То укрупняли, то разукрупняли! Счету нету! То из одного колхоза сотворим пять, то из пяти сызнова слепим один. А какой во всем этом шатании был беспорядок? Сам черт ногу сломает! То так повернем хозяйство, то эдак. Не приглядимся, не примерим, а возьмем и с маху отрежем, да еще и полосонем-то по самому больному месту. Через год спохватимся и кричим: не так отмеряли и не так отрезали! И сызнова начинаем перекраивать и перестраивать. Сызнова все реорганизуем, повернем обратно и пришьем отрезанное к живому. То сеем одну культуру, то другую. То изничтожаем многолетние травы, то ликвидируем пары. То разведем скота столько, что прокормить его зимой не можем, и в самые холода начинается падеж от бескормицы. Весной сызнова берем высокие обязательства, за лето поголовье вырастим, а зимой повторится старая история. И так не год и не два. А сама наша колхозная жизнь? Где наш артельный устав? Как запрятали мы его в архив еще до войны, так он там и лежит. Кто из председателей колхозов нынче обращается к уставу? Никто. А где личная заинтересованность? Если ее не было вчера, если ее нет сегодня, то назавтра у колхозников поневоле руки опустятся. Мы не спрашиваем у людей, как надо вести хозяйство, чтобы оно было прибыльным, доходным, не советуемся с ними, что сеять, а что не сеять, какой скот разводить, а какой не разводить.

— И всему этому ты способствовал?

— Вины своей не отрицаю, — грустно ответил Работников. — Район требует, а я выполняю. А попробуй, не исполни! Сразу получишь строгача. — Помолчал, помял в пальцах папиросу, стряхнул с колена табак. — И несмотря на все эти беспорядки, «Авангард» наш устоял и будет стоять. Сила-то в нем богатырская!

— Мне, Никитич, понятны твои душевные тревоги и твои критические взгляды, — сказал Холмов. — Как и ты, я верю в колхозы и верю в то, что с теми ненормальностями, о которых ты говорил, будет покончено. Это обязательно будет сделано.