Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 4
Шрифт:
Она услышала шаги в сенцах и быстро отошла от стола. Стояла и смотрела виноватыми глазами на вошедшего Щедрова, на его грязные сапоги, теперь уже краснея оттого, что ей было не под силу скрывать свою радость видеть его. Эта радость всякий раз при встрече с ним вот так же, как и сейчас, наполняла сердце странной тревогой.
— А! Уленька! Привет медицине! — Щедров на пороге стащил облепленные грязью ботфорты. — Ну как, Уля, идут дела в больнице?
— Спасибо, дела идут хорошо.
— Крыша не протекала? Ливень-то какой был!
— Она у нас железная… Антон Иванович, а где это вы так отделали свои сапоги?
— Бродил по улицам.
— Чего
— Ради хорошего настроения. После такого дождя радость какая!
— А вы неправду говорите.
— Почему же я говорю неправду?
— А потому, что глаза у вас грустные. И ходили вы не по воде, а по грязи.
— А вы, оказывается, наблюдательная.
— Антон Иванович, а кто та женщина, что была у вас?
— Много будете знать, Уля, скоро состаритесь.
— Вы всегда со мной говорите несерьезно. А почему?
— Хорошо, скажу правду: ко мне заходила моя знакомая. Мы когда-то вместе учились в школе.
— А почему она так быстро ушла?
— Не пожелала быть у меня.
— Антон Иванович, а что означает: «Как жить?»
— Вот читать мою тетрадь я никому не разрешал.
— Я не читала, я только взглянула. А скажите, вы что, не знаете, как жить?
— А вы знаете?
— Да я как-то об этом еще и не думала.
— Уленька, а почему вы бываете то такая веселая, что у вас даже щеки смеются, то вот такая, как сейчас, задумчивая, серьезная? Даже не улыбнетесь.
— Не знаю.
— А когда вам бывает особенно грустно и отчего?
— Когда я вижу Эльбрус…
— Вот как! Это почему же?
— Если бы я знала… Утром, когда всходит солнце, а небо чистое-чистое, из станицы Эльбрус виден очень хорошо. Стоит великан, будто вот тут, за Кубанью. Снизу багряный, точно охваченный пламенем, а сверху белый с синими прожилками. Я смотрю на Эльбрус, а он манит к себе, к чему-то неизвестному, и мне становится грустно… Антон Иванович, вам приходилось бывать вблизи Эльбруса?
— Приходилось. А что?
— Счастливый вы…
Из сенец донесся грозный голос тети Анюты:
— Ульяна! Спать пора!
— Иду! — Ульяша посмотрела на Щедрова с мольбою во взгляде. — Горе с этой бабусей. Даже поговорить не даст… Ну, я пойду. Спокойной вам ночи, Антон Иванович!
«Милая девушка со смеющимися щеками, твои мечты и желания просты и непосредственны, как у детей, — думал Щедров, оставшись один. — Мечтает побывать вблизи Эльбруса. Она еще не знает, что искрящийся по утрам снежный великан только издали кажется таким манящим и прекрасным. Надо сказать Уленьке, что вблизи Эльбрус так похож на тот, каким она видит его по утрам из Усть-Калитвинской, как мечта бывает похожа на реальную действительность… Вот и у меня сегодня получилось что-то вроде своего Эльбруса. В мечтах все было прекрасно. Думал, поеду, поговорю, утешу друга юности. Ничего из моих добрых намерений не получилось… Видно, всему свое время. А я размечтался, вызвал машину и уехал. А Зина даже не пожелала и говорить со мной… Еще раз убедился: то, что разбилось, не сложить и не склеить, а той юношеской дружбы, которая когда-то у нас была, уже нет и не будет ни в мечтах, ни наяву».
Глава 29
В ту ночь Щедров спал мало и плохо. Утром в райком пришел усталым, с головной болью, и весь день настроение у него было прескверным. А тут еще так некстати явилась Марсова. Она была все такая же нарочито нарядная, и только припудренное
— Антон Иванович, Приходько сказал, что вы рекомендуете напечатать его статью. Вот эту.
Марсова положила рукопись на стол.
— Да, я рекомендовал.
— А известно ли вам, что сие, с позволения сказать, сочинение не для печати?
— Почему? Объясните.
— Что объяснять? Всякому мало-мальски грамотному человеку видно, что в своей статье Приходько проповедует ретроградство чистейшей воды! Вы-то сами читали статью?
— Безусловно, читал.
— Тогда я ничего не понимаю! — Марсова опустилась на диван, поспешно вынула из сумочки пачку сигарет и зажигалку. — Ради бога, разрешите курить.
— Да, курите.
Щедров насильно улыбался, ему хотелось быть учтивым и даже любезным. Его удивило не то, что Марсова так пренебрежительно говорила о статье Приходько, а то, что эту молодую и неглупую женщину он вдруг видел в новом свете.
— Уму непостижимо! — Марсова прикурила от маленькой, похожей на наперсток зажигалки, энергично раскурила сигарету. — Как же это вы, такой образованный, и могли одобрить политически вредную писанину? Ведь что лежит в основе статьи?
— Ретроградство! — смеясь сказал Щедров. — Только непонятно: зачем еще и «чистейшей воды»? Ретроградство, как я понимаю, вполне может обойтись и без чистейшей воды.
— Прошу без шуток!
— Без шуток — хорошая, нужная статья, а главное — ко времени. — Щедров посмотрел на рассерженное и вдруг ставшее некрасивым лицо Марсовой. — Скоро состоится пленум райкома и сессия райсовета. Пусть статья Приходько послужит запевом для развертывания критики и самокритики. В статье как раз есть и критика и самокритика.
— Меня удивляет, как же вы не могли увидеть, к примеру, вот это. — Марсова встала, оправила короткую юбку, взяла статью и снова села. — Читаю: «…те из них, кто хочет быть для всех «удобным», кто привык всем угождать и ничего не делать, выбрали себе местечки поспокойнее. Они всего боятся, со всеми соглашаются, даже с любыми недостатками…» Удобные, то есть оппортунисты? Ибо по-латыни «оппортунус» — удобный, — добавила Марсова. — Смешно! Неужели автору статьи неведомо, что оппортунизм как идейное течение давно себя изжил. Так зачем же понадобилось Приходько механически воскрешать в наше время исторический термин? Это же вульгаризация чистейшей воды!
— Замечу кстати: «исторический термин» воскресил не Приходько, а вы, Раиса Альбертовна. Зачем? Не знаю. Что же касается всякого рода «удобных» и радетелей тихой жизни, то они, к сожалению, в Усть-Калитвинском имеются. И Приходько на примерах, взятых из жизни нашего района, показывает, какой они приносят вред.
— А что означает в условиях Усть-Калитвинского слово «сверхзадача»? Да еще и «большая и смелая»? — Марсова прищурила свои округлые карие глаза, усмехнулась. — Простым людям нужна не эта приходьковская «сверхмечта», не кампанейщина и трепка нервов — всем этим они сыты по горло. Им нужна нормальная, хорошо обеспеченная и спокойная жизнь. — Она прикурила вторую сигарету. — На сей счет хорошо сказал поэт: «Я думал: жалкий человек. Чего он хочет! Небо ясно, под небом места много всем, но беспрестанно и напрасно один враждует он — зачем?» Вот именно — зачем? — Кивком головы Марсова откинула закрывавший, лоб локон. — Человек живет один раз, и ему нужно прожить эту жизнь красиво! И не когда-то, а сегодня, сейчас!