Шрифт:
Пролог
Когда тебе двадцать, ты не хочешь видеть кровь.
Но третий день центурия удерживает вершину холма. Третий день звенит оружие, трещат щиты, свистят стрелы. Рядом падают товарищи, и, кажется, смертям нет конца. Металл не щадит никого: ни молодых, ни старых; ни грешников, ни праведников. Война – великий уравнитель.
Если не думать, становится проще. Твой приказ – стоять любой ценой. И ты стоишь, раз за разом отбивая атаки дружины князя Аудульва. Он силен как волк, несется впереди своего крига, рычит, словно голодный зверь, отбивает удары коротких мечей, забирает жизни без счета. Но все же отступает. А за ним и дружина.
Короткая передышка между атаками наполнена тишиной и стонами раненых. Тем, кого убили сразу, повезло. Остальные предоставлены собственной боли. Мало кто может ее выдержать, сохранив достоинство. Каждый cломается по-своему – кто-то раньше, кто-то позже, – но cломаются все. Опцион Генуций, потеряв ногу, визжит как свинья, когда рану прижигают каленым железом. Не помогают ни годы службы, ни знак отличия – продольный гребень на шлеме. Говорят, он повидал много походов и в конце прошлого года должен был завершить службу, но началась Большая война и призывать начали даже ветеранов.
Кажется, никто не понимает, за что воюет. Обычная жизнь закончилась, а вместе с ней закончились и привычные цели: завести семью, построить дом, вырастить детей. Счастье сейчас – дотянуть до завтрашнего дня, получить свою порцию похлебки из общего котла, пару часов поспать. Раньше это казалось чем-то обыденным, теперь – роскошь.
Трубы предупреждают о новой атаке. Центурия выстроена, пилумы готовы встретить самых отчаянных. Бросок. Тонкие наконечники врезаются в щиты, тяжелые древки тянут их к земле. Пришло время мечей, смертей и крови.
Когда тебе двадцать, у тебя нет выбора.
Часть I. Эрик
Глава 1. Другие вещи
Эрик бежал по улочкам Патеры. Прямо перед ним, скрытая у основания домами, высоко в небо уходила огромная Башня. Ее отвесные склоны чернели, словно шкура соседского кота, а стаи городских голубей никогда не поднимались выше середины. На таком расстоянии отдельных птиц уже не было видно. Их группы казались похожи на размытые, постоянно меняющие формы полупрозрачные кляксы, в очертаниях которых мальчику виделись образы волшебных летающих животных из маминых сказок. С вершины титанической Башни, словно из жерла вулкана, извергались клубы дыма и пепла, застилавшие небо от края до края. Покуда хватало глаз, если не оборачиваться, небосвод был холодно-серым и угрюмым, но Эрик знал, что за спиной, со стороны серпа, упрямые лучи Светил пробивали толщу смога и окрашивали его в голубые и желтые тона.
В правой руке Эрик держал три камушка. Нашел их на площади и теперь перекатывал в ладони. Круглые и шероховатые, привычно-серого цвета, они неуловимо отличались от остальных. Мия, старшая сестра, посмеивалась всякий раз, когда он пытался втолковать, чем его привлек тот или иной предмет. «Совсем из ума выжил?» – говорила она, а Эрик краснел и злился. Как можно объяснить то, что не понимаешь сам?
На одном из перекрестков дорогу преградила пара широкоплечих либеров в серых балахонах с гербами Культа Чаши – золотыми кубками на красном фоне. Мальчик покрутился вокруг, но заглянуть за спины так и не смог.
– Эй, малой, – окликнул Эрика крепко сложенный мастеровой-гуддар. – Полезай-ка на плечи. Смотрю тебе шибко интересно, что там происходит. Свои своим всегда помогают! – Гуддар ухмыльнулся, обнажив нестройный ряд зубов. – Давай, смелей!
Эрик забрался на плечи и только потом догадался неловко сказать:
– Спасибо.
– Да брось, – отмахнулся тот. – Твой поди моему сыну тоже подсобил бы! Так ведь? Правильно говорю?
– Правильно, – улыбнулся Эрик. Отец любил детей и никогда не бросал никого в беде.
– Вот. Гуддары своим всегда помогают! И ты мотай на ус, хоть усов у тебя пока и нет, – мастеровой фыркнул от собственной шутки. От него пахло потом и железом. Эрик подумал, что он, наверное, тоже работает в кузне, как и отец. Плечи у мастерового были сильные и крепкие, сидеть на них – одно удовольствие. – Ну так что там, видно тебе?
Эрику было видно. За широкоплечими либерами шествовала процессия из служителей Культа разных рангов: аколитов, целлитов и ораторов. Все они несли чаши или кубки, ярко сверкавшие в лучах Светил, начавших свой Третий Оборот и клонившихся к закату. Замыкали колонну с десяток могучих воинов на рослых лошадях и в полном боевом облачении. Эрик вытянул шею и залюбовался: темные доспехи, за спинами – треугольные щиты, у седел – мечи в ножнах, в руках – длинные копья с развевающимися на ветру прапорами.
– Культисты идут, – сообщил Эрик мастеровому. – Некоторые на лошадях, при оружии и в доспехах.
– Деканы, стало быть, – задумчиво проговорил тот.
Процессия прошла, и либеры освободили дорогу. Мальчик еще раз поблагодарил мастерового и вприпрыжку побежал дальше.
***
– А, это ты, Эрик, – встретил мастер Фроуд в дверях книжной лавки. Старое лицо выглядело встревоженным и от этого казалось еще более иссохшим, чем обычно. – Что-то случилось?
– Вот. – Эрик протянул старику клочок бумаги. – Отец передал записку.
Мастер Фроуд забрал листок и, уступая дорогу, проговорил:
– Заходи, сегодня в городе неспокойно. Понимаю, что в тринадцать сложно усидеть на месте, но ты уж постарайся.
Эрик послушно нырнул в тесное помещение: повсюду привычные полки с книгами, полумрак, запах бумаги, пара свечей на прилавке. Мальчик обожал это место. Здесь можно закрыть глаза и представить себя отважным воином, древним правителем или странствующим торговцем. В одно мгновение стать кем угодно и посетить какое угодно место. Старые книги словно протягивали мостик между сегодня и вчера. Дотронешься – и ты уже там.
– Так, что тут у нас? – откашлявшись, пробубнил мастер Фроуд, развернул записку и поднес к одной из свечей. – Подожди немного, напишу ответ.
Эрик пожал плечами и принялся в сотый раз разглядывать корешки книг на одной из полок. Старые и потрепанные, они содержались в идеальном порядке. Некоторые мальчик узнавал: лавочник пересказывал содержание, а иногда – и это был праздник! – читал, медленно водя пальцам от строки к строке.
– Мастер Фроуд, а эта про что? – спросил Эрик привычно, указывая на толстый том в кожаном переплете.