Семейная жизнь весом в 158 фунтов
Шрифт:
«Вы собираетесь ехать в одиночестве?»
«Ну, может, я возьму с собой шестьдесят или семьдесят картин отца».
«Моя мама занимает не вполне официальную должность», – сказала Эдит. (Она и не подозревала, какой пружинистой делают походку мужчины спортивные туфли.)
«Фрау Райнер живет с вами?» – спросила она.
Теперь они стояли около «Семьи Шёнберг» Герстля, 1908 год.
«Малоизвестному художнику, – сказал Северин, – написавшему это, конечно же стоило умереть. Ни одна из его картин не выставлялась при жизни. А у моего отца после 1938 года,
«А вы не хотите оставить за собой квартиру матери? Ну, для отпуска хотя бы?» – спросила Эдит.
«Для отпуска? – отозвался эхом Северин. – Если живешь, как тебе нравится, то само понятие отпуск теряет смысл. Однажды мы с мамой решили поехать в Грецию. Когда мы паковали вещи, Зиван и Васо спросили ее, не собирается ли она там немного попозировать. „Конечно, – сказала мама. – Конечно, если кто-то захочет рисовать“. Понимаете, мы ехали отдыхать, а моей маме нравилось то, чем она занималась, и ей не от чего было отдыхать на самом деле». «А что вы любите?»
«Иностранные языки, – сказал он. – Мне хочется, чтобы каждый говорил на двух-трех языках, используя их одновременно. Даже один язык может выразить многое; но мы сделаем нашу речь еще ярче, если станем изъясняться на нескольких. Я люблю все сложное. К примеру, еду. Я бы хотел стать великим поваром. Хотел бы научиться готовить все самое лучшее – изысканные кушанья, потрясающие кушанья, деликатесы, все самое питательное, все, что возможно! Я люблю поесть».
«Вы бы хотели иметь свой ресторан?»
«Что? – спросил он. – Избави бог, нет. Я хочу готовить для себя и, конечно, для близких друзей».
«Но как же зарабатывать на жизнь?» – спросила Эдит.
«Для меня самый простой способ – преподавать немецкий. Я бы охотнее учил поварскому делу, но на этом не сделаешь много денег. Еще я хотел бы тренировать борцов, но у меня нет соответствующего образования. Во всяком случае, – сказал он, – гораздо важнее, как я живу, чем то, что я делаю. Для меня важнее всего качество жизни; я не стремлюсь много зарабатывать. В идеале я бы хотел жениться на богатой женщине и готовить для нее! Я бы ежедневно занимался спортом, что было бы полезно для нас обоих, и я находил бы время, читать для того, чтобы быть источником информации, идей и для обогащения языка. О боже! Я бы предпочел быть свободным, чтобы посвятить себя самым основополагающим вещам. Если бы мне не нужно было думать о доходе, я мог бы обеспечить качественное общение, качественную еду и качественный секс! Ох, простите».
«Продолжайте», – сказала Эдит.
Эдит собиралась стать писательницей, и для нее было важнее то, что она делала, чем то, как она жила, – так ей, во всяком случае, казалось. Ей никогда не хотелось готовить, но поесть она любила. Этот человек заявлял, что фактически его мечта – стать женой!
«Пожалуйста, продолжайте», – сказала она ему.
«Я думаю, вы просмотрели здесь все работы отца, – сказал
«Я люблю поесть», – сказала Эдит.
«Можно пообедать у меня дома, – сказал Северин. – Я как раз приготовил суп-гуляш и пробую новую приправу для спаржи».
«И у вас дома есть еще картины Курта Уинтера», – ободряюще сказала Эдит.
«Но некоторые из них не продаются».
«Я думала, продается все».
«Только то, что имеет художественную ценность, – сказал Северин. – Все, имеющее художественную ценность, продается».
Порнографические изображения Катрины Марек, конечно, этой ценности не представляли; они имели отношение лишь к биографии его матери; Катрина Марек занимала спальню, искусство – гостиную.
«Осмотритесь пока», – сказал Северин, подогревая суп-гуляш.
Самое интересное она обнаружила, конечно, в спальне: разнообразная эротика окружала аккуратно прибранную кровать. Если бы она не знала, что моделью являлась его мать, то, наверное, все это ее бы сильно взволновало. Она даже подумала, лучше б там была изображена посторонняя женщина. Наверное, Катрину Марек Эдит воспринимала как соперницу. Она села на кровать. Рядом с кроватью стояло несколько гирь, которые никогда не изгладятся из ее памяти так же, как и язык фрау Райнер у Северина в ухе.
Когда Северин вошел в комнату объявить, что обед готов, он уже не держался так холодно-формально, и Эдит со страхом осознала, что стоит ему дотронуться до нее, и она позволит ему все. Он открыл окно. «Очень мило, – подумала Эдит. – А теперь он…»
«Отлично, – сказал Северин, извлекая миску с салатом из ящика за окном. – Там прохладно, – объяснил он, – мне никогда не хватает места в холодильнике».
Он помахал перед ней стебельком спаржи, блестящим от масла и уксуса.
«Попробуете?» – спросил он.
Она открыла рот и закрыла глаза; он взял ее за подбородок, отклонил немного назад ее голову и положил стебелек ей в рот. Оказалось очень вкусно. Когда она открыла глаза, он уже хлопотал в кухне, вопрошая:
«Вино или пиво?»
Эдит не хотелось вставать. На некоторых рисунках Катрина Марек, казалось, мастурбировала; Эдит подумала, что она никогда не делала так, как мама Северина.
«Вино или пиво?» – опять крикнул Северин.
Она снова легла на кровать и, услышав, что он идет, закрыла глаза.
«С вами все в порядке?» – спросил он.
«Я сказала вам неправду».
Она ждала, что ощутит его тяжесть рядом с собой на кровати, но он продолжал стоять. Глаз она не открывала.
«У меня нет официальных полномочий покупать какие-либо картины вашего отца, и моя мама – совершенно неофициальное лицо из Музея современного искусства. Я вообще ничего не знаю про этот музей, кроме того, что там никому особо не нравятся картины Курта Уинтера. А вот эти, – сказала она все еще с закрытыми глазами, указывая рукой куда-то в сторону стены, – ей-богу, они просто невероятны».