Семейная жизнь весом в 158 фунтов

Ирвинг Джон Уинслоу

– Все важные вещи я рассказываю.

– Правда?

– Эдит…

– Спроси Утч, – сказала Эдит.

– Утч? – переспросил я. – Откуда ей знать?

– Северин все рассказывает, – сказала Эдит.

– Я люблю тебя.

– Не волнуйся, – сказала она. – Что бы ни случилось, все утрясется.

Я хотел услышать вовсе не это. Она, похоже, примирилась с чем-то, а с чем – я не понимал.

– Спокойной ночи, – сказал я. Она повесила трубку.

Я попытался разбудить Утч, но она лежала в постели, как тяжелая, округлая, плотная дыня. Мне даже захотелось укусить ее. Я покрывал ее поцелуями, но она лишь улыбалась в ответ. Силовые приемы? Еще один борцовский термин. Мне не нравилось, когда так говорят о любовных

отношениях.

Утром я спросил у Утч, что такого знает Эдит о Северине или он думает, что она знает.

– Если Эдит захочет, – сказала Утч, – она сама тебе расскажет.

– Но ведь тебе что-то известно. Я тоже хочу знать.

– Ну и что? – сказала Утч. – Северин так захотел; если бы ему хотелось, чтобы знал ты, он бы рассказал тебе. А если бы Эдит хотела, она сама бы рассказала.

– Но если бы она не хотела, то и не сказала бы, что я могу обо всем спросить у тебя.

– Нет, это невозможно, – сказала Утч. – Я пообещала Северину, не говорить. Постарайся узнать в интерпретации Эдит.

Она отодвинулась от меня. Я знал эту ее позу – коленки подтянуты, локти спрятаны, волосы скрывают лицо.

– Смотри, – сказала она; я знал, что сейчас произойдет, – мы с тобой живем по твоим правилам. Ведь именно ты сказал: «Если ты с кем-то встречаешься, я ничего не хочу об этом знать. Если я с кем-то встречаюсь, тебе не нужно знать». Так?

– Так, – сказал я, прильнув лицом к ее волосам. – И, кажется, я знаю, что все годы у тебя никого не было, верно? – сказал я.

– Не спрашивай, – сказала она. Она блефовала. Я был в этом уверен. – А я, кажется, знаю: у тебя их было несколько, – добавила она.

– Верно, – сказал я.

– Я не спрашиваю.

– Да, ну а я спрашиваю, Утч.

– Ты меняешь правила, – сказала она. – Я думаю, о таких изменениях ты должен оповещать хоть немного заранее.

Она придвинулась ко мне и положила мою руку себе между ног. (Самое важное правило – бери, когда тебе предлагают.)

Там у нее было уже влажно; она начала тереться об мою руку.

– О ком из нас ты сейчас думаешь? – спросил я ее. Не было ли это жестоко?

Но она сказала:

– Обо всех вас, – и засмеялась. – О двоих, троих, четверых одновременно.

Она быстро взяла в рот, сдавив коленями мои уши. На вкус Утч напоминала мускатный орех, ваниль, авокадо; зубами она действовала очень осторожно. Интересно, только со мной Эдит теряла контроль в такой позе? Неужели Северин и вправду говорил ей: «Вы оба хорошо устроились. У вас идеальный роман, и вы ни в чем не виноваты, а мне и Утч предоставляете возможность лишь развлекать друг друга. Нам не очень-то приятно чувствовать себя лишними, согласна?»

Как он мог говорить так об Утч? Утч, которая вкуснее жареной телятины, вкуснее подливки для жаркого; рот ее достаточно велик, чтобы вместить любые иллюзии.

Я спросил ее:

– Тебе кажется, что тобой манипулируют? Как раз это, наверное, чувствует и Северин? Но ведь я знаю, что до Северина у тебя не было других любовников, правда?

Она сильнее прижалась ко мне.

– Я никогда не спрашивала тебя про Салли Фротш, – сказала она, – хотя раньше ты никогда так внезапно не менял своего отношения к приходящим няням.

Она говорила отрывисто, поскольку рот ее был занят. Я был поражен ее информированностью.

– А эта Гретхен или как там ее звали? Вольнослушательница по какому-то там предмету?

Я не верил своим ушам.

– А эта бедненькая разведенная миссис Стюарт? Я никогда не думала, что ты так здорово чинишь обогреватели.

Она аккуратно взяла всего меня в рот и не отпускала.

Знала ли она о других? Не то чтобы их было очень много, и уж конечно, все это

было несерьезно. Я не мог вспомнить, когда бы подозревал ее в любовной интрижке; никогда ни к кому я не ревновал ее. Но кто может дать гарантии? По крайней мере, я знал, что у Эдит до меня ничего не было. Я хотел освободить рот Утч, чтобы поговорить, но она сжала мои уши еще сильнее. Наверное, этот жест означал: «Лучше спроси Эдит еще раз». Я пытался сопротивляться, но ритм ее движений был слишком интенсивен. А Северин? Конечно, этот моральный абсолютист без промедления потащит Утч на маты.

«Спроси Утч», – сказала Эдит. Я пытался. Когда я кончил, ее рот стал мягким, как чашечка цветка. И хоть я дважды чувствовал, что она на грани, я все же знал, что она еще не кончила.

– Ничего, – прошептала она. – Я свое получу потом.

Интересно, от меня или от него? Я пошел в ванную и выпил три стакана воды.

Когда я вернулся в спальню, она как раз пыталась получить свое. Перевозбудившись, она могла кончить только сама. Эта грань у нее была очень зыбкой, и иногда я мог помочь ей немного, а иногда сохранял нейтралитет. Нельзя слишком вовлекаться в это. Я лег рядом, но не касался ее. Смотрел, как она трогает себя: глаза закрыты, поразительная сосредоточенность. Иногда, если я дотрагивался до нее в такой момент, это было как раз то, что ей требовалось, но подчас могло все испортить. Я понял по ритму, что она уже близка к завершению. Дыхание ее замирало, потом опять становилось чаще; губы привычно округлялись. Иногда какое-нибудь слово могло подтолкнуть ее к финалу, любое слово, тут главное – звук моего голоса. Но когда я посмотрел на ее зажмуренные глаза и напряженное лицо, то понял, что и в самом деле понятия не имею, кого из нас двоих она сейчас видит, да и только ли из нас? Я хотел крикнуть ей в лицо: «Это он или я?» Но знал, что отвлеку ее. И вот она уже кончала, она издавала горловые звуки, становившиеся все ниже, ее диафрагма двигалась, как у рычащего льва. Она замедлила ритм, как будто выпевая по нотам свой стон. Она кончала, и ничто не могло помешать ей; я мог делать все что угодно – кричать, кусаться, даже снова войти в нее. Ничто бы ее не отвлекло. Но я не стал делать ничего такого. Я искал в ее лице разгадку, прислушивался, не назовет ли она имя – или мое, или его, или чье-то еще.

Но то, что она сказала, было даже не по-английски.

– Noch eins! – крикнула она, извиваясь, ударяя по кровати.

Мне было понятно это; я посетил в Австрии достаточно много баров, чтобы знать это выражение. Его произносишь, когда у тебя кончилось пиво, а ты хочешь еще. «Noch eins!» – кричишь ты, и официант приносит тебе «еще раз».

Утч лежала, расслабившись, одной рукой все еще трогая себя, а другую поднеся к губам. Я знал, что она пробует себя; она говорила, что ей нравится собственный вкус. В этой позе она была похожа на Катрину Марек на рисунке Курта Уинтера.

Нас, авторов исторических романов, часто поражают бессмысленные совпадения, и я подумал: а знаю ли я вообще Утч? Были ли мы, все четверо, достаточно мудры, чтобы постараться узнать друг о друге больше, чем уже знали?

Я лежал рядом со своей женой, которая хотела еще раз. Мне же казалось, что она выглядела вполне удовлетворенной.

7. Битва Карнавала и Поста

Однажды ночью Северин взял Утч в борцовский зал. Во время ужина мы все заметили, что он не был таким угрюмым, таким язвительным, как обычно, не так усердно пытался заставить нас чувствовать вину за его молчаливые страдания. Подавая Утч пальто, он подмигнул Эдит. Я заметил, что это удивило ее. Она привыкла к мученическому виду этого сукиного сына, как будто говорившего: «Вот, иду выполнять свои обязанности». Он давал понять, что секс с Утч – это всего лишь еще одна его супружеская обязанность, выполняя которую, он как бы делал нам всем одолжение.