Семейство Абэ
Шрифт:
— Значит, соколы тоже последовали за господином, — пронеслось над толпой.
Со дня смерти князя покончили с собой более десяти вассалов. Позавчера совершили харакири восемь человек разом, один сделал харакири вчера. Во всем княжестве не было человека, который не помышлял бы о самоубийстве. Никто не задавался вопросом, как это пара соколов сумела ускользнуть от сокольничих и почему они влетели в колодец.
Соколы были любимцами князя, и всем было ясно: они приняли добровольную смерть. Основание доискиваться иных причин не было.
Пятого
148
Во всех храмах — Кисэйдо, Конрёдо, Тэндзюан, Сёсёин, Фудзиан — читались заупокойные сутры. Но кое-кто еще готовился совершить харакири на следующий день. Эти люди, равно как и их родственники, жены и дети, не принимали участия ни в торжественных встречах высокого гонца из Эдо и иглоукалывателя из Киото, ни в поминках. Их помыслы всецело сосредоточились на самоубийстве. Они забыли даже о собственных детях: не рвали листьев ириса, чтобы украсить, как полагается, карнизы крыш в праздник мальчиков, не вывешивали традиционных карпов, жизнь для них остановилась.
Никто не отдавал распоряжений, когда и как совершать самоубийство, — все разумелось само собой. Близость к князю, даже самая тесная, еще не давала права каждому поступать по своей воле. Даже тот, кто при жизни сопровождал князя в поездках к сёгуну в столищу Эдо, или делил с ним бивачный быт в дни сражений, нуждался в особом дозволении, чтобы сопутствовать своему господину на гору Сидэ и по реке Сандзу. Смерть без дозволения приравнивалась к собачьей смерти.
Для воина главное — честь, собачья же смерть чести не приносит. Погибнуть на поле брани, сражаясь с врагом, почетно; но опередить других на смертном пути, не имея на то дозволения, — это в заслугу не ставится. Та же собачья смерть, что и самоубийство без дозволения. Лишь в случае особой близости к князю может предполагаться как бы молчаливое дозволение.
Возьмем учение Махаяны. Оно возникло уже после того, как Будда погрузился в нирвану, то есть родилось без прямого одобрения Будды. Но тот, кому ведомо прошедшее, настоящее и будущее, должен был предвидеть и возможность подобного учения. Поэтому можно считать, что проповедь Махаяны возвещена самими златыми устами.
Как же получали дозволение на самоубийство? Наглядное представление об этом может дать история Найто Тёдзюро Мотодзуку. Тёдзюро прислуживал Тадатоси в его кабинете.
149
Он пользовался особым расположением князя и во время его болезни неотлучно находился при нем.
Когда Тадатоси понял, что ему не суждено выздороветь, он призвал Тёдзюро:
— Приближается конец, повесь-ка у меня в изголовье изречение: «Двух не дано», что начертано крупными иероглифами.
Семнадцатого числа третьего месяца состояние Тадатоси резко ухудшилось, и он повторил:
— Принеси же тот свиток.
Тёдзюро повиновался. Тадатоси посмотрел на свиток и в раздумье закрыл глаза. Через некоторое время он сказал:
— Ноги у меня отяжелели.
Тёдзюро осторожно отвернул подол ночного халата и стал растирать ему ноги,
— У Тёдзюро есть почтительная просьба.
— В чем дело?
— Болезнь причиняет вам тяжкие страдания, но боги милостивы, лекарство поможет. Я всей душой молюсь за ваше скорейшее выздоровление. Однако пути судьбы неисповедимы, и, если все-таки случится худшее, позвольте Тёдзюро уйти вместе с вами. — Тёдзюро порывисто обхватил ноги Тадатоси и прижался к ним лбом. Его глаза были полны слез.
— С какой стати? — Тадатоси отвернулся от Тёдзюро.
— О, не извольте так говорить! — Тёдзюро вновь припал к ногам Тадатоси.
— С какой стати? — повторил Тадатоси, не поворачивая головы.
Кто-то из присутствующих сказал:
— Нескромно это в твои-то лета, постеснялся бы. Тёдзюро в тот год минуло семнадцать. Горло у него перехватило от волнения, он только и вымолвил:
— Прошу вас! — И в третий раз прижался лбом к ногам господина.
— Какой настойчивый! — сказал Тадатоси. В голосе его слышалась строгость, но слова сопровождались кивком согласия.
150
— О! — вырвалось у Тёдзюро; не отпуская ног господина, он уткнулся лицом в его постель и замер.
Тёдзюро впал в то расслабленное состояние, какое бывает, когда самое страшное позади и человек уже достиг цели. Он ощутил полное успокоение, не чувствовал и не замечал ничего, даже собственных слез.
По молодости лет Тёдзюро не имел военных заслуг. Но Тадатоси благоволил к нему и держал при себе. Бывало, Тёдзюро под винными парами допускал оплошность, которая другому не простилась бы, но Тадатоси только смеялся и говорил:
— Это не Тёдзюро грешит, а сакэ.
И Тёдзюро горел желанием исправить оплошность, отплатить за доброе к себе отношение. С тех пор как здоровье Тадатоси ухудшилось, он твердо знал, что для него, обласканного милостями князя, нет иного пути, кроме самоубийства вслед.
Если бы кто-нибудь заглянул поглубже в его душу, то наряду с желанием умереть обнаружил бы и сознание того, что окружающие сочтут это его долгом. И внутренние побуждения и людское мнение равным образом предписывали одно — умереть. В его положении поступить иначе — значило бы покрыть себя страшным позором. Малодушные мысли посещали Тёдзюро, но страха смерти в нем не было. Все его помыслы были сосредоточены на решимости во что бы то ни стало добиться разрешения князя на самоубийство.
Тёдзюро почувствовал вдруг, что ноги господина, которые он сжимал, как будто ожили, зашевелились. Только тогда он опомнился и с мыслью: «Болят, наверное», — снова принялся легонько их растирать. Теперь он подумал о старой матери и о жене. Как семья ушедшего вслед за господином, они получат от главного дома вознаграждение. Он может умереть спокойно, зная, что семья обеспечена. От этих дум лицо Тёдзюро просветлело.
Утром семнадцатого дня четвертого месяца Тёдзюро привел в порядок свою одежду и вышел к матери. Во время этой прощальной встречи он впервые сообщил ей о своем