Семнадцатилетние
Шрифт:
Константина Семеновича удивила осведомленность секретаря. В душе появилось неприятное чувство, какое испытывает честный человек, когда видит, что его подозревают в чем-то нехорошем.
— Почему такая тема? Потому, что она волнует их больше, чем другая. Потому, что эта тема содержит в себе все самое важное. Почему без тезисов, без докладчиков? Потому, что меня интересует их оригинальное мнение, их подлинные мысли, непосредственные суждения, а не вычитанные из книг. Чужие мысли я и сам знаю.
— Но они вам наговорят такого хлама... Тоже вычитанного из книг... из Чарской, например.
— Вот мы и посмотрим.
— Меня не пугает, но беспокоит то, что будут высказываться глупые, вредные мысли... — начала секретарь, но Константин Семенович ее перебил:
— Иными словами, вы не доверяете работе своих товарищей? Вы считаете, что за десять лет учителя не сумели дать им прочных знаний, не научили отличать плохое от хорошего, вредное от полезного? Вы думаете, что у семнадцатилетних девушек нет убеждений?
— Убеждения у них, вероятно, есть, но вопрос — какие?
— Что значит — какие? Какие могут быть убеждения у девушек, которые родились и выросли в советской стране?
— Вы меня не поняли, Константин Семенович. Я говорю не о политических убеждениях.
— Нет уж... — остановил ее учитель. — Давайте внесем ясность в этот-вопрос. Я не могу выделять и раскладывать по полочкам всякие убеждения... Дискуссия есть дискуссия. Мы с вами обязаны заботиться о том, чтобы наши ученики научились мыслить самостоятельно. Так? Или вы предпочитаете другое? Пускай думают, как угодно, пускай даже неправильно, лишь бы высказывались правильно. Так, что ли?
Он замолчал и, видя, что Софья Борисовна не намерена отвечать на его вопрос, взглянул на директора.
— Так получается, Наталья Захаровна?
— К сожалению, для таких выводов есть снование, — подтвердила директор.
Софья Борисовна хмуро посмотрела на обоих и опять отметила что-то в блокноте.
— И, наконец, последний вопрос, — со вздохом сказала она, — относительно травли Беловой. Надеюсь, вы, как воспитатель, знаете об этом?
Только сейчас Константин Семенович понял, откуда черпаются все эти сведения. Источник — Белова!
— О какой травле вы говорите? — с плохо скрываемым возмущением сказал он. — Белова не подписала «Обещание» и противопоставила себя всему коллективу.
— Это лучшая наша ученица, — возразила секретарь.
— Тем хуже для нас. Эта ученица, на мой взгляд, избалована, эгоистична, своенравна, с большим самомнением... Девочки поставили перед классом хорошую задачу, они повысили к себе требования, и сейчас начинается борьба... В этой борьбе сколачивается и будет расти коллектив. Белова себя противопоставила коллективу, и, безусловно, коллектив ее сломит. «Обещание» уже дало результаты. Успеваемость заметно поднялась. Правда, это первые дни, но моя задача-то как раз и заключается в том, чтобы эта борьба не ослабела. Успеваемость должна подниматься до возможного предела, а вместе с этим — вернее, вокруг этого — будет проходить воспитательская работа.
— Слушайте, товарищ Горюнов, неужели вы не понимаете, что школа не место для подобных безответственных экспериментов? Может быть, вы мне назовете какой-нибудь партийный документ или инструкцию министерства, которые рекомендовали бы подобные методы общения воспитателя со своими воспитуемыми. Я утверждаю, что подобные методы чужды нашей советской школе. Необходимо сейчас же принять меры...
— Да. Меры я приму, Софья Борисовна, но
— Сейчас в школе другие установки, Константин Семенович, — успела вставить Софья Борисовна, пока учитель поднимался с кресла.
— Никаких других установок нет и быть не может, товарищ секретарь. Установка у нас одна. Она дана была Лениным, подтверждена всей программой партии еще тогда, когда мы с вами только за букварь сели. Мы обязаны вырастить и воспитать новое поколение активных строителей коммунизма! Вот и вся установка!
— Зачем же горячиться, Константин Семенович? — примирительно сказала Софья Борисовна.
Она не ожидала такой вспышки от сдержанного и всегда невозмутимого учителя.
— Я не горячусь. Я просто заявляю вам, что если вы хотите со мной работать, то бросьте играть в начальника...
В этот момент приоткрылась дверь и заглянувшая Фенечка степенно сказала:
— Софья Борисовна, вас из райкома инструктор ждет в учительской... Тот самый, что всегда ходит...
— Да, да... сейчас! — ответила секретарь и вопросительно взглянула на директора.
— Ну что ж, идите... а мы еще немного побеседуем, — сказала Наталья Захаровна.
Софья Борисовна торопливо сунула блокнот в портфель и, не прощаясь, вышла из кабинета. Константин Семенович с нескрываемым любопытством посмотрел на директора.
— Это ничего... Я рада, что вы поговорили откровенно, — усмехнувшись, сказала Наталья Захаровна. — Софья Борисовна любит разговаривать директивным тоном, и, признаюсь, я умышленно не вмешивалась. Но горячились вы напрасно...
— Она собрала столько сплетен, Наталья Захаровна, что я не мог сдержаться. И откуда?
— А чему удивляетесь? Вы человек новый, заводите в своем классе какие-то не совсем обычные порядки, вот вам и перемывают косточки, — полушутя пояснила она. — Не скрою, что и меня тоже заинтересовала ваша, как вы выразились, манера воспитательской работы. Хотелось бы отчетливо понять ее, так сказать, зерно, сущность...
— Я макаренковец, Наталья Захаровна, — серьезно ответил учитель. — Я считаю, что Антон Семенович Макаренко, опираясь на марксистско-ленинскую философию, заложил основы советской педагогики, помог расчистить нам, воспитателям, путь, захламленный буржуазной педагогикой...
— Да ведь и мы не против Макаренко. Почему вы так иронически улыбаетесь? Вы просто оторвались от действительности. Даже в инструкциях, которые мы получаем из министерства, даже в них можно встретить ссылки на Макаренко. Академия педагогических наук изучает его опыт...