Семья Берг

Голяховский Владимир Юльевич

Иногда заходил разговор и на политические темы. Девушка рассуждала очень здраво, критиковала аресты недавнего времени, даже сомневалась в правильности политического курса в стране. Когда отменили стипендии, она резко критиковала правительство:

— Это неправильно. Никакого заметного улучшения благосостояния нет, они лишили способных людей возможности учиться и стать полезными членами общества. Только ребята из обеспеченных семей могут получать образование.

Вольфганг вторил ей:

— Получается, что круг замкнулся. Бюрократический слой страны, который

образовался с конца двадцатых годов, стал ограждать свои ряды от проникновения извне «посторонних».

На уме у Вольфганга была только близость с ней, но он все боялся начинать об этом разговор. Однажды они зашли далеко в парк, вокруг никого не было, ребята сели на скамейку, она взяла его за руку сама и тихо сказала:

— Володя, обещай, что никогда никому не расскажешь того, что я собираюсь сказать тебе сейчас.

— Конечно, обещаю, — сердце у него замерло, он ждал, что вот-вот она откроет ему какую-то свою глубокую личную тайну. Может быть?..

Она еще больше понизила голос:

— Я уже несколько дней работаю на НКВД. Меня вызвали и дали подписать бумагу о том, что я должна сообщать им все сведения, которые они от меня потребуют.

От неожиданности он вырвал у нее свою руку. Ее признание абсолютно его огорошило, он никак не ждал услышать такое и даже не совсем понял, о чем она говорит. Спросил:

— Что же тебе надо им сообщать?

— Они хотят знать все, что хоть как-то касается политики. Ты немецкий эмигрант, и они наверняка будут спрашивать про тебя. Так что больше не говори со мной о политике.

Она даже подробно рассказала, как ее вербовали, как запугивали:

— Все случилось в так называемом первом отделе института. Это такая незаметная комната под нашей главной аудиторией. На самом деле это отдел слежки за всеми преподавателями и студентами. Меня туда зазвали вечером, когда в институте почти никого не было. Начали меня «обрабатывать», но я говорила, что не смогу, не сумею. Тогда мне сказали: «Как комсомолка ты обязана это сделать».

Это еще больше озадачило Вольфганга:

— Как?! Тебе сказали, что комсомольцы должны следить и доносить?

— Да, получается так: именно как комсомолка я должна следить и доносить.

Для наивного эмигранта Вольфганга, с его непоколебимой верой в идеалы коммунизма, комсомол был организацией, вдохновляющей силы молодежи на построение будущего светлого общества. Он растерялся и загрустил.

Этот ее рассказ был, конечно, проявлением доверия к нему. Но Вольфганга поразила другая мысль: наверное, она была не единственной завербованной в их институте. Они поступили в него, чтобы получать образование, а не доносить. Возможно, многие студенты тоже должны доносить друг на друга. Значит, весь институт — это организованная сеть доносчиков. И впервые в его идеализации советского строя образовалась трещина недоверия — ему стало жутко. Ведь так доносчики могут сводить счеты и клеветать. Первому отделу известно, конечно, по его анкете, что мать посажена в исправительно-трудовой лагерь, скорее всего, как шпионка и враг народа. Если кто-нибудь хоть слово напишет про него самого…

Тогда и его посадят.

Эта тайна между ним и первым его любовным увлечением испортила настроение Вольфганга. Кажется, и она тоже уже не так была ему рада. Они встречались еще несколько раз, но оба боялись, оглядывались. Начинали о чем-то говорить, но говорили несвободно, старались обходить «острые углы» политики. И Вольфганг так никогда и не узнал, была ли она замужем, имела ли любовников. Ее тайна охладила их пыл, и его желание так и осталось неосуществленным.

44. Начинается новый 1938 год

1938 год Берги впервые радостно встречали в новой квартире и решили пригласить друзей отпраздновать Новый год и их новоселье. Мария, не имея еще опыта в приемах гостей, волновалась уже две недели: первый раз в доме люди, а у них даже нет хорошей посуды. Была правда, приличная скатерть, купленная еще раньше в магазине Торгсина, но что на нее поставить? Ни одинаковых тарелок, ни столового набора ножей и вилок не было. А купить не успели, да и не так это просто.

Павел старался ее успокоить:

— Все гости — свои люди, понимают, что мы еще не успели обзавестись хозяйством.

— Как ты можешь так говорить?! Если мы приглашаем друзей, мы должны накрыть красивый стол.

— Да мы ведь все из простых людей, не очень избалованы красотой.

Мария даже рассердилась:

— Все равно я хозяйка и мне неудобно.

Павел принял чисто мужское решение — лучше не вмешиваться.

Домработница Нюша накрахмалила салфетки, нагладила скатерть и дочиста отмыла полы. По своей инициативе она привела полотера:

— Пущай натрет паркету воском, а то уж больно царапанный.

Полотеры были в больших городах распространенной профессией: теперь начали строить правительственные здания, санатории и жилые дома для начальства, в них вместо дощатых полов клали паркет. Нюша откуда-то и привела одного полотера. Этот здоровенный детина намазал краской с воском линии паркета, разулся, вставил одну мозолистую от работы ступню в петлю на специальной плоской щетке и быстро-быстро заскользил по полу, ловко орудуя ногой. В результате его скольжения паркет заблестел. Маленькая Лиля с интересом и немного испуганно следила за этой необычной процедурой из-за двери. Нюша ревниво ходила за полотером:

— Ты старайся, старайся, чтоб блестело.

Полотер, продолжая работать, отрывисто ответил:

— Не волнуйся, бабка, будет блестеть, как жидовские яйца.

Мария, услышав это, фыркнула в ладонь:

— Нюша, что он говорит такое! Откуда это взялось?

— Деревенщина! Никакого понимания в обхождении! Это присказка такая, деревенская.

— Пусть уж он лучше не повторяет ее у нас в доме.

— Ладноть, скажу, чай, больше не будет.

И вот — появились гости. Первыми, на час раньше, неожиданно явились Семен Гинзбург с Августой. Семен и его шофер с трудом внесли несколько коробок подарков на новоселье. Семен раскрыл первую коробку — там оказался дорогой столовый сервиз.