Семья Берг

Голяховский Владимир Юльевич

* * *

В начале сентября артиллерийский полк Липовского срочно передислоцировали вплотную к юго-восточной границе с Польшей. Ехали ночами, под прикрытием темноты, тащили на тягачах зенитные пушки. В целях конспирации бойцам не объявляли, зачем их подвели близко к границе, но они все чаще слышали вокруг польскую речь и знали из газет, что немецкие войска уже в Польше и быстро продвигаются вперед.

Обосновавшись на месте, командование полка начало военные приготовления. Саша Липовский каждый день занимался со своим расчетом, наводя пушку по невидимым пока целям. Крутя ручку наводки, Сашка Фисатов сказал ему:

— Знаешь, сержант, это ведь и ежу ясно, что нас поведут воевать с Польшей.

Липовскому самому это было ясно, но приказы начальства

не обсуждаются, он ответил добродушно:

— Ты, Сашка, лучше держи язык за зубами, не трепись.

16 сентября перед строем полка был прочитан приказ наркома обороны Ворошилова: «С целью поддержки прогрессивных сил Польши и проявляя заботу о свободе польского населения, приказываю — подразделениям Белорусского военного округа ввести войска в восточную часть Польши». Полк приготовился к бою, Саша Липовский вместе с наводчиком Фисатовым и подносчиками снарядов расчехлили орудие. На рассвете 17 сентября полк вместе с другими частями перешел границу без боя и стал углубляться в территорию Польши. В газетах в этот день вторжение в Польшу назвали «освободительным походом».

К удивлению Саши и его команды, стрелять из зенитных орудий по польским самолетам не приходилось — польская авиация была уже уничтожена немцами. И наземного сопротивления советским войскам тоже почти не было — деморализованные польские части угрюмо сдавались без боя. Только однажды Саше пришлось сражаться с поляками. Их обстреляли по дороге, стрельба была негустая и шла из перелеска. Командир дивизиона приказал:

— Липовский, веди свой расчет в атаку! Прикончи польскую сволочь!

Они с Сашкой и другими побежали, пригибаясь за кустами и стреляя вслепую вперед. Поляки вяло отстреливались, но когда Липовский и Фисатов подбежали близко, они побросали ружья и подняли руки. Их было всего пятеро. Сашка, задохнувшись от бега, злобно наводил дуло винтовки то на одного, то на другого и крикнул Липовскому:

— Сержант, прикончить их, что ли? Командир велел.

Липовский видел лица поляков, угрюмо и испуганно глядящих на них. Особенно его поразили молящие глаза самого молодого, чернявого длинноносого юноши с глазами навыкате. Он понял, что парень еврей, и закричал на Сашку:

— Отставить! Что ты, Сашка, с ума сошел — они же сдались в плен, они теперь пленные.

Фисатов опустил ружье, сплюнул:

— Может, ты и прав, сержант, — тоже ведь люди, пожить, чай, хочется. Ну, вы, паны проклятые, марш вперед.

Они вели пленных сдаваться командиру, те шли с поднятыми руками. Молодой чернявый парень на ходу повернулся к Липовскому и сказал на языке идиш:

— Спасибо вам, вы добрый человек. Бог Баруха Адонай воздаст вам за это.

Саша немного знал идиш, понял его, и хотя в бога не верил, но в ответ улыбнулся.

— Чего он тебе сказал? — поинтересовался Сашка.

— Поблагодарил, что я помешал тебе убить их.

* * *

Всего за эту военную кампанию Красной армией было взято более полумиллиона пленных, из них более двадцати тысяч офицеров. Куда их всех было девать? За частями следовали саперные батальоны и почти на каждом большом поле быстро строили импровизированные лагеря для военнопленных — огораживали колючей проволокой поля с убранными и еще не убранными хлебами. Сдавшихся поляков тут же разоружали и под конвоем отправляли в эти лагеря. Проезжая мимо со своим орудием, Лиловский видел, как за колючей проволокой сидели, стояли и слонялись тысячи пленных поляков. Он всматривался в их лица. Поляки люди гордые, и он видел на них одно и то же выражение — смесь озлобления, грусти и голода. Было их жалко, становилось не по себе, он думал: «А если бы они взяли меня в плен и тоже посадили бы за колючую проволоку и морили голодом?» Он отворачивался.

Наводчик Сашка Фисатов всегда узнавал все раньше других. Теперь он откуда-то узнал и по секрету рассказал Саше:

— Знаешь, сержант, говорят, что внутри лагерей орудуют командиры и отряды нашего НКВД. Они отделяют польских офицеров и сразу увозят их куда-то на грузовиках.

Липовский знал слишком болтливый язык друга и посоветовал:

— Ты,

Сашка, много не болтай об этом. А то как бы тебя самого не забрали.

— Я только тебе, сержант.

Потом и самому Саше пришлось издали видеть, как мимо пропылили две «трехтонки», их кузова были забиты польскими офицерами. Их легко было узнавать по красивым мундирам, некоторые были с аксельбантами у плеча. Везли их куда-то на восток.

26 сентябре комиссар дивизиона Богданов выстроил бойцов артиллерийского полка:

— Товарищи красноармейцы, получен новый приказ наркома обороны: Польша капитулировала? Наш освободительный поход окончен. Ура!

Бойцы вяло прокричали за ним. Даже он сам сказал это как-то безрадостно. Никто не понимал — что это за война, для чего было входить в Польшу? Всем не только не стало легче от этой новости, но даже было как-то неловко.

* * *

Колонна машин-тягачей с прицепленными зенитными пушками двигалась по дороге в юго-восточной части Польши. Саша Липоаский оказался в головной машине, потому что командир дивизиона отъехал назад подгонять растянувшихся по дороге. Как командир орудия, Саша сидел в кабинке рядом с шофером, его орудийный расчет трясся в кузове тягача. В Витебске, где жило много поляков, Саша научился говорить и даже читать по-польски. Поэтому на указателе при дороге он смог прочитать название ближайшего еврейского местечка и тут же увидел издали странную картину: большая группа бородатых мужчин, одинаково одетых во все черное и в черных шляпах, стояла на краю местечка и казалась стаей черных ворон. По мере приближения машины стало видно, как они выжидательно смотрели на колонну, вытянув тонкие шеи и размахивали руками. Явно они что-то обсуждали и переговаривались. Только когда подъехали совсем близко, Саша вдруг сообразил, что это были религиозные евреи в традиционных хасидских нарядах. Он увидел типичные узкие еврейские лица с длинными носами и большими грустными глазами навыкате. Сам он никогда раньше не видел хасидов, он вырос в советское время, когда все религии уже были запрещены. Но ему живо вспомнилась книга рассказов еврейского писателя Шолом-Алейхема с иллюстрациями, на которых были нарисованы точь-в-точь такие хасиды. Но одно дело иллюстрации, а в жизни они показались ему какими-то окаменелыми выходцами из далекого прошлого.

Выпрыгнув из кузова, бойцы встали против них у борта тягача, и обе группы рассматривали друг друга: евреи — с интересом, бойцы — с недоумением. Для русских ребят они выглядели как инопланетяне. Женщин и детей с ними не было, они попрятались в избах. После нескольких минут молчаливого разглядывания от группы евреев отделился один человек, подошел к Саше Липовскому и заговорил на ломаном русском языке:

— Жители нашего местечка рады приходу красных солдат. Есть среди вас евреи?

Липовский не знал, стоит ли ему говорить, что он еврей. Он никогда не скрывал этого, но и не афишировал. Здесь перед ним были совершенно незнакомые люди побежденной страны. Но пока он раздумывал, его болтливый дружок Сашка Фисатов радостно указал на него:

— Вот наш командир расчета — он еврей.

Спрашивавший поглядел на него, повернулся к черной массе своих и что-то сказал на идиш. Все уставились на Сашу Липовского и быстро-быстро стали переговариваться, размахивая руками. Тот, кто спрашивал, обратился прямо к Саше:

— А как Красная армия относится к евреям?

Саша пожал плечами:

— Как относится? Очень хорошо относится. Видите — я еврей, но я и командир.

Тот опять повернулся к своим, сказал им, и черная масса зашевелилась и заговорила еще быстрей и громче, указывая на Сашу. А вопросы продолжались:

— А вы не будете отстригать нам бороды?

Это поразило Сашу, он сам с удивлением спросил:

— Почему вы думаете, что мы будем отрезать вам бороды?

— Потому что немецкие фашисты так делают с нашими евреями в завоеванных местечках на другой стороне Польши. Они даже заставляют юных сыновей отстригать бороды своим отцам, а сами смеются над ними.

Саша поразился еще больше:

— Мы ничего об этом не слышали. Они фашисты, а мы красноармейцы, бойцы самой передовой и гуманной Красной армии.