Семья Берг
Шрифт:
В 1920-1930-е годы его считали основным авторитетом большевиков в «церковном вопросе», он стал руководить антицерковной политикой и развернул настоящий террор против верующих, священников, христианской церкви и иудаизма. С 1922 года Ярославский был председателем Центрального совета Союза воинствующих безбожников.
В 1923 году вышла его книга «О религии». Ярославского называли «организатором безбожного движения», и это ему принадлежит ставшая знаменитой фраза: «Борьба против религии — это борьба за социализм». Он был редактором журналов «Безбожник», «Безбожный крокодил», «Безбожник у станка», руководил изданием антирелигиозных брошюр, плакатов и открыток.
Но Ярославский был не единственным воинствующим безбожником, в его журналах печатали статьи и другие большевистские лидеры.
Свою лекцию Ярославский начал со слов:
— Я слышал, у вас идут диспуты о руководстве партией. Так вот, запомните: товарищ Сталин всегда был наиболее зорким, наиболее дальновидным и неуклонно вел партию по правильному, ленинскому пути.
Далее Ярославский перешел к вопросам антирелигиозной пропаганды:
— Одним из убежищ, одним из прикрытий для крестьянина, который не хочет идти в колхоз, остается религиозная организация с ее гигантским аппаратом, полуторамиллионным активом попов, раввинов, мулл, благовестов, проповедников всякого рода, монахов и монашек, шаманов и колдунов, и тому подобной нечисти. В активе этом состоит вся мировая контрреволюция, еще не попавшая в исправительно-трудовой лагерь на Соловки, еще притаившаяся в складках огромного тела СССР, паразитирующая на этом теле. Нам, товарищи, необходимо быть безжалостными, выселить их из храмов и перевести в подвалы, а самых злостных отправить в концлагеря. А сами храмы будем разрушать. У меня есть радостная новость — на днях было принято решение о разрушении храма Христа Спасителя. Это безобразное громадное строение стоит как символ реакционной христианской веры и мозолит глаза трудовым людям социалистического общества. Долой храмы, товарищи, долой попов, долой веру в несуществующего бога! Под водительством Сталина мы строим новый безбожный мир! [18]
18
Ярославский Емельян. «Соцсоревнование и антирелигиозная пропаганда». «Правда», 1 мая 1929 г.
Аудитория горячо зааплодировала, раздались крики «Долой!» Павел вспомнил свое впечатление от красавца храма, вспомнил его интересную историю, рассказанную ему грустной незнакомкой. Он еле сдержался, чтобы не крикнуть: «Зачем разрушать такое строение? Зачем так грубо искоренять веру, многовековую потребность народа? Не лучше ли оставить людям то, что так их умиротворяет?»
Но, как бы парируя то, о чем думал Павел, Ярославский продолжал:
— Необходимо запретить исполнение церковной музыки Чайковского, Рахманинова, Моцарта, Баха, Генделя и других композиторов. В данный момент церковная музыка, хоть бы и в лучших ее произведениях, имеет актуально-реакционное значение.
Павел не был музыкально образован, как и все остальные слушатели, но он знал имена Моцарта, Баха и Генделя и понимал, что они писали много церковной музыки, а Бах и Гендель — почти исключительно церковную. Слушая, он поражался: значит, надо вообще отменить этих великих композиторов?
А Ярославский продолжал:
— И вот еще кое-что очень важное о музыке: за последние годы стали модными цыганские романсы. Их распевают с эстрады, их поют на вечеринках дома. Некто Прозоровский, так называемый композитор, сочиняет такие слащавые романсы, как «Мы только знакомы, как странно…». Поют, к примеру, «Мой костер в тумане светит…», в котором женщина прямо заявляет своему другу и товарищу, что завтра у нее будет другой и он, как это поется, «на груди моей развяжет узел, стянутый тобой». Что это такое, товарищи, как не принижение социалистического способа взаимоотношений полов? Нам, строителям нового общества, нужно не воспевать разврат, а относиться к половым отношениям со всей серьезностью коммунистов. Нам надо ограничивать половую энергию, сохранять ее для построения социализма. Я считаю распевание таких романсов троцкистско-зиновьевским уклоном.
В аудитории раздался смех: то ли им это показалось смешным, то ли некоторые из них знали предполагаемую версию происхождения названия «Кемь» (оно якобы произошло от первых букв матерного выражения — «к такой-то матери» так писали в бумагах ссыльных во времена императрицы Екатерины). Ярославский сам тоже ухмыльнулся:
— Да, да — в город Кемь. Теперь о литературе. Мною с товарищами из Союза воинствующих безбожников составлены списки запрещенных книг, в них входят произведения греческого философа Платона, немецкого философа Канта, историка Владимира Соловьева, писателей Льва Толстого и Федора Достоевского. Этот список утвержден самим товарищем Сталиным. Такие списки мы разослали по библиотекам, где эти книги должны передать на спецхранение или уничтожить. Толстой, если брать его отрицательное отношение к государству, к классовой борьбе, его враждебность науке, является выразителем идей и настроений социальных прослоек, не имеющих никакого будущего, политическое значение которых для сегодняшнего дня ничтожно. Надо покончить с Толстым, Достоевским и иже с ними.
Слушатели Института, большинство из которых вряд ли когда-либо читали запрещенных авторов, горячо зааплодировали. Первым вскочил со своего места слушатель Юдин и закричал:
— Ура товарищу Сталину! Ура! Ура!
Его крик подхватили десятки голосов, все повскакали с мест и скандировали:
— Ста-лин!.. Ста-лин!.. Ста-лин!..
Павлу тоже пришлось встать. Но кричать он не кричал, он ушам своим не верил: неужели такие реакционные призывы могли исходить от члена ЦК, образованного еврея?
12. Шахтинское дело
До занятий, после занятий, а иногда и вместо них в институте бурлили политические дебаты между сторонниками Сталина и Троцкого. Сторонников Сталина было большинство, поэтому другому лагерю приходилось туго. Слушатели института, будущие красные профессора, вместо лекций и кабинетной учебы, вместо чтения в тиши библиотек без конца сходились на собрания и вели между собой бесконечные диспуты. Павел Берг старался избегать участия в этих встречах, хотя ему не всегда это удавалось.
Так, слушатели ходили на открывшийся недавно, в мае 1928 года, шумный судебный процесс, известный под названием «Шахтинское дело». В зал заседаний суда допускали только делегации трудящихся, а перед зданием расхаживали тысячи демонстрантов с лозунгами, требуя сурового наказания преступников. Специальное заседание Верховного суда под председательством ректора Московского университета Андрея Вышинского, юриста по образованию, продолжалось 41 день.
Вместе со всеми попал туда на одно заседание и Павел Берг. Процесс проходил в Колонном зале Дома союзов, бывшем здании Дворянского собрания. Павла ошеломило первое впечатление от величественной красоты широкой мраморной лестницы с громадными вазами и скульптурами в нишах по бокам. Ему еще не приходилось бывать в таких громадных и шикарных зданиях. Сразу бросился в глаза контраст между богатой архитектурой и серой, бедно одетой толпой представителей рабочих и крестьян. Павел подумал: «Как это современно и символично — там, где раньше ходили богатые разряженные дворяне, теперь идет сермяжная народная толпа». Еще больше его поразила архитектура самого Колонного зала — длинные ряды стройных мраморных колонн и невероятно высокий потолок, с которого свисали тоже невероятно большие люстры.
Впереди были отгороженные и охраняемые вооруженными бойцами длинные скамьи для подсудимых, на них сидело более ста человек. Это были инженеры, специалисты дореволюционного поколения, все среднего и старшего возраста — солидные, интеллигентные люди. Они сидели, понуро опустив головы. Их обвиняли в умышленном вредительстве на шахтах и в горных районах, в организации аварий и взрывов, в получении инструкций и денег от крупных заграничных фирм, даже в планах подготовки вооруженного восстания. И все они уже признали себя виновными. В передовых статьях «Правды» и «Известий» и в выступлениях Сталина за много дней до решения суда говорилось о «контрреволюционной организации буржуазных спецов» этой группы.