Семья Берг
Шрифт:
— А ты сифилисом заболеть не боишься?
— Не-е, она здоровая, а с другими я не е…сь.
— А с нашими еврейскими девушками не дружишь, не гуляешь?
— Не-е, чегой-то не тянет — недотроги уж больно. А ты с гимназистками е…ся?
— Да ну тебя совсем. Во-первых, я бы и не посмел, а если бы и захотел, так меня бы просто изгнали из порядочного общества.
— А что это такое — ваше порядочное общество?
— Все-таки, Пашка, ты здесь здорово отстаешь. Пора тебе кончать такую жизнь.
— Ха! Хорошо тебе говорить — ты ученый.
Семен не хотел задевать его самолюбие еще больше. Но потом все же сказал:
— Знаешь, я уезжаю учиться в Москву. Вон в семье Заков есть и адвокат, и студент медицинского факультета. А я хочу стать инженером-строителем. Поеду в Москву поступать в институт. Получу образование, поработаю, а там — кто знает? — может, когда-нибудь стану министром.
— Министром? Чтой-то ты, Сенька, чудное несешь. А мне-то что делать?
— Тебе самое лучшее идти в Красную армию. Во-первых, образования никакого не надо. Во-вторых, так ты сразу порвешь и с этой работой, и с традициями нашей еврейской среды. Парень ты здоровый, боец из тебя получится хороший. Может, станешь командиром. Что ты на это скажешь?
— Каким командиром? С фамилией Гинзбург меня командиром не сделают. Да и вообще, два брата Гинзбурга — это слишком даже для новой власти. У тебя диплом выписан на эту фамилию, все бумаги на нее оформлены, а у меня ничего нет. Я хочу фамилию себе другую взять.
— Какую?
— Не знаю, не решил еще. Надо бы, чтобы что-то оставалось от прежней.
— Сократи: вместо «Гинз-бург», возьми просто «Бург»..
— «Бург»? Нет, не звучит. Пусть лучше будет «Берг».
В восемнадцать лет будущее представляется простым и ясным. Обоим ребятам хотелось новой жизни, новой России. Семен насмотрелся на перемены в большом городе, а Павел ничего толком об этом не знал и многого не понимал, но работать грузчиком ему и в самом деле уже надоело. И они решили уйти из дома. Это была форма протеста, единственно возможная для них обоих.
На прощание братья пришли в гимназию, которая теперь называлась народным училищем. Там они встретили учителя Боде: он уже не носил форменного мундира. Они подошли к нем, и Семен, который всегда был побойчей, начал:
— Ваше превос… — и осекся, вспомнив, что «превосходительства» теперь отменены.
Боде всмотрелся в них:
— Это вы, Шлома и Пинхас? Да вас совсем не узнать!
— Это мы, только теперь я зовусь Семеном, а он Павлом.
— Ах, вот как! — очень приятно. Ну, какие у вас успехи, Сема и Павел?
За двоих говорил Семен:
— Я закончил с серебряной медалью Нижегородское реальное училище. Хочу вот на инженера-строителя учиться.
— О, поздравляю вас! Это большое достижение. А вы? — спросил учитель у Павла.
Тот помялся, опустил голову и глухо выдавил:
— Рабочий я, грузчиком работаю, на пристанях.
— Значит,
— Не пришлось. Но книги я все-таки читаю.
— Что же, если в вас есть тяга к учению, теперь для вас все пути открыты, национальной дискриминации больше нет.
Семен добавил:
— Он в Красную Армию пойдет, бойцом будет. А мы помним вашу песню. Очень она нам в память запала.
— Вот как? Спасибо.
— Это вам спасибо, за то, что помогли нам тогда.
— Ну, я очень рад. Что ж, ребята, Сема и Павел, желаю вам успехов в новой жизни.
Это было хорошее, сердечное пожелание, только успехи в жизни ждали их еще не скоро, а пока пути их должны были разойтись.
Павел решил присоединиться к небольшому отряду конников, проходившему через их город. Как когда-то он пришел наниматься к старшине грузчиков, так теперь сказал командиру отряда:
— Возьмите меня, хочу воевать за красных.
— Как тебя зовут?
— Павел Берг.
— Мы через два дня уходим в поход. А бойцу нужно снаряжение, конь нужен. Кони у нас есть в запасе. Но даром не даем. Коня купить можешь?
У Павла было кое-что накоплено:
— Если недорого…
Но столько, сколько командир запросил, у него не было. Пришлось идти просить у родителей. Для семьи это оказался новый удар.
— В Красную армию? Солдатом? К большевикам? Тебя же убить могут.
— Ну и пусть убьют — лучше, чем такая жизнь. Вон и в «Интернационале» поется:
Никто не даст нам избавленья, Ни бог, ни царь и ни герой, Добьемся мы освобожденья Своею собственной рукой.Мама заплакала:
— Сыночек, на кого же ты нас бросаешь?
Отец обиделся:
— Где ты этого набрался? — и пошел опять советоваться с дедом-раввином и просить добавить денег на коня. Дед, как всегда, молился. Он давно видел, что семья распадается.
— Барух Адонай [3] , где это видано, чтобы сыновья уезжали, да еще куда? Сами? В армию? Раньше от армии бежали в Америку. И это вместо того, чтобы торговать в лавке.
— Он в лавке сидеть все равно не станет.
Старик, оглядываясь, полез в старый сундук, на самое дно, долго возился, потом достал пачку денег, завернутых в грязную тряпку:
— Дай ему, только пусть всегда помнит: богатеет не тот, кто много зарабатывает, а тот, кто мало тратит.
— Папа, о каком богатстве ты говоришь? Он же воевать идет.
3
Господь Всевышний (иврит).
Благословен Господь наш (прим. верстальщика).