Семья Мускат

Башевис-Зингер Исаак

— Ах, дочери — это мое несчастье! Хорошо, предположим даже, что я старею, но ведь необязательно мне об этом напоминать, согласись? И потом, с чего ты взяла, что я подразумевал себя? А может, я вовсе имел в виду этого молодого человека, откуда ты знаешь?

— Оставь молодого человека в покое.

Роза-Фруметл повернулась к Абраму:

— Может, вам удастся ее уговорить? Побыла здесь всего ничего, а уже хочет ехать. И если вы спросите меня, зачем…

— Возможно, есть кто-то, кого она хочет видеть.

— Один Бог знает.

— Не волнуйтесь, моя дорогая мачеха! Если б ее суженый был здесь,

в Варшаве, она бы ни за что не уехала. А если б уехала, то обязательно бы вернулась, — изрек Абрам. На губах у него играла сладкая улыбочка, он сам толком не знал, к чему клонит. — Все считают меня безбожником и развратником, однако в суженых верю даже я. Взять хотя бы меня и мою Хаму. Мы совершенно не подходим друг другу, но, когда ангел, отвечающий за деторождение, прокричал: «Дочь реб Мешулама, возьми Абрама», мне уже ничего не могло помочь.

— Как тебе не стыдно, Абрам! — Даша метнула на него сердитый взгляд и поднесла палец ко рту, давая понять, что в присутствии девушек он должен держать язык за зубами.

Абрам хлопнул себя рукой по лбу:

— Не я же сменил тему! Мы ведь говорили про уроки. Адаса, отведи его к себе и поговори с ним — выясни, что он знает. Молодой человек, я забыл спросить вас, где вы живете?

— Я? В пансионе на Францисканской.

— Знаю я этот пансион. Клоповник. И сколько вы платите, если не секрет?

— Пятнадцать копеек за ночь.

— Послушай, Даша. У меня идея. Может, поселим его у Гины?

— Что ты мелешь?

— Она сняла большую квартиру на Свентерской и сдает комнаты. Это обойдется ему в десять рублей в месяц, зато будет свой дом.

— Абрам, как тебе не стыдно?!

— А почему мне должно быть стыдно? К своему отцу, раввину, она ни за что не вернется. Я слышал, что Акива разведется с ней со дня на день, и она, с Божьей помощью, выйдет наконец замуж за Герца Яновера по закону Моисея и Змаила — пардон, Израиля.

— Что произойдет в дальнейшем, мне не известно. Зато то, что происходит сейчас, — стыд и срам. К чему тянуть молодого человека в это болото?

— Ерунда. Место прекрасное, живое. Там собирается вся варшавская еврейская интеллигенция. Настоящий салон. Я бы и сам там ошивался — если б не клопы.

— Абрам, я же просила тебя, выбирай выражения. — На этот раз Даша рассердилась не на шутку. История про Гину, ее мужа Акиву и Герца Яновера не предназначалась для ушей восемнадцатилетней Адасы. Роза-Фруметл опустила на колени чашку и подняла глаза — она не могла скрыть своего любопытства. Аделе по-прежнему листала альбом — теперь, правда, с каким-то ожесточением.

Стоило Адасе и Асе-Гешлу выйти из гостиной, как Аделе встала и подошла к окну. Вечерело. В сгущающихся сумерках шел первый снег, мягкий и сырой, снежинки кружились на ветру и таяли, не успев коснуться земли. Поднимавшийся из труб дым смешивался с белыми хлопьями. Над крышами домов пролетали птицы — по одной и целыми стаями. На противоположной стороне улицы стояла груженная мешками и крытая холстом повозка. Две приземистые лошади с рубцами на боках стояли рядом и прядали ушами. Время от времени они поворачивали головы друг к другу, словно обмениваясь каким-то лошадиным секретом. Аделе стояла у окна, прижавшись теплым лбом к оконному стеклу, и вдруг подумала, что ее мать, пожалуй, права: ей незачем

уезжать; незачем, да и не к кому. Ей надоело читать книги, надоело вспоминать отца, который так рано умер, своего возлюбленного в Бродах, с которым она порвала из гордости, всю свою неинтересную, лишенную событий жизнь. Теперь она пожалела, что была так резка с бездомным юношей из Малого Тересполя и что совершенно напрасно выводила из себя Абрама и Дашу.

«Я тоже могла бы давать ему уроки, — подумала она. — Все лучше, чем постоянно быть одной».

3

Комната Адасы была длинной и узкой, с окном во двор. На стене, обклеенной светлыми обоями, висели пейзажи и семейные фотографии, в том числе и фотография самой Адасы. В углу, у стены, стояла металлическая кровать, застеленная вышитым покрывалом. На подушке лежала думка, тоже с узорами. В маленьком квадратном, выстланном мхом аквариуме плавали три крошечные рыбки. Лучи заходящего солнца падали, оживляя блеклые краски, на картины в золотых рамах, разбегались зайчиками по обоям, по полированному паркету, переливались на золотом тиснении книг на полках. На круглом столе лежал какой-то фолиант, стояла ваза с бледно-синими цветами. Адаса быстрым шагом пересекла комнату, взяла книгу со стола и сунула ее в комод.

— Вот моя библиотека, — сказала она, указывая на полки. — Если хотите, можете посмотреть.

Аса-Гешл подошел к книжным полкам. В основном учебники: грамматика, русская история, география, история мира, латинский словарь. «Протест» Пшибышевского стоял рядом с «Паном Тадеушем» Мицкевича, «Исповедь дурака» Стриндберга — рядом с толстым томом под названием «Фараон». Аса-Гешл снял с полки несколько книг, взглянул на титул, полистал их и поставил обратно.

— Беда в том, — признался он, — что читать хочется все подряд.

— С удовольствием дам их вам почитать. Берите, какую хотите.

— Спасибо.

— Может, зажечь лампу? Я-то люблю этот полусвет — как говорится, между волком и собакой.

— Я тоже.

— Расскажите, что вы собираетесь изучать. В математике я очень слаба.

— Понимаете, я хотел бы сдавать в университет — экстерном.

— Тогда вам нужен учитель. Я ведь и сама еще ничего не сдавала — заболела перед самыми экзаменами.

Она присела на край кровати. В лучах заходящего солнца волосы Адасы приобрели оттенок расплавленного золота. Ее маленькое личико оставалось в тени. Она повернула голову к окну и поглядела на небо, на ряды крыш, на высокую фабричную трубу. Снежинки, шурша, ложились на оконное стекло. Аса-Гешл сидел на стуле возле книжных полок, вполоборота к Адасе. «Если б у меня была такая комната, — думал он, — и если б я мог растянуться на такой кровати…» Он взял с полки книгу, раскрыл ее и положил себе на колени.

— Почему вы ушли из дому? — спросила Адаса.

— Сам не знаю. Без всякой причины. Больше оставаться не мог.

— И ваша мать вас отпустила?

— Вначале не хотела. Ну, а потом сама поняла, что… — Он осекся.

— Вы и правда философ?

— О нет, просто прочел несколько книг, только и всего. Я мало что знаю.

— В Бога верите?

— Да, но не в Бога, который хочет, чтобы ему молились.

— А в какого?

— Вся Вселенная — часть Божественного. Мы сами часть Бога.