Семья Рубанюк

Поповкин Евгений Ефимович

— Узнают — шкуру спустят, — согласился Ковальчик.

— И не страшно?

— Как тебе сказать, дорогой человек? — задумчиво произнес Ковальчик. — Умирать никому неохота. Но только, как говорят, страх по пятам за неправдой ходит. А какая уж тут, рассуди, неправда — своих людей вызволять?

Ответ Петру понравился. Они поговорили еще немного, потом Ковальчик собрался уходить. Он еще раз подтвердил свое обещание прийти завтра к вечеру с родственником за раненым.

Михаил и Мамед принялись раскладывать на траве еду. Петро пристально оглядел горожанина, приблизился к нему.

— Вы кто такой? — настороженно спросил он, щупая глазами его заросшее щетиной лицо с крупными морщинами.

— Jestem robotnikiem z Drohobycza. Jakub Dabrowieckil. [12]

— Поляк?

— Polak [13] .

— Как

вы попали в лес?

— Poszukuje swych towarzyszy. Uciekalismy przed faszy-stami, prosze pana… [14]

Глаза пришедшего, выразительные, голубые, смотрели на Петра не мигая.

12

Я работник из Дрогобыча. Якуб Домбровецкий (польск.).

13

Поляк (польск.).

14

Я ищу своих товарищей. Мы убежали от фашистов (польск.).

— Вы не врач, случайно?

Поляк перевел взгляд на Брусникина, с сожалением покачал головой.

— Jestem gornikiem… Robotnikiem… [15]

Нужно было немедленно принимать решение. Петро еще раз придирчиво оглядел поляка, задержал взгляд на его новой, почти не запыленной куртке: так опрятно не могли выглядеть люди, идущие тяжкими дорогами-отступления. «Заброшен фашистами», — решил Петр.

— Документы есть? — резко спросил он.

— Nie. [16]

15

Я шахтер… Рабочий (польск.).

16

Нет (польск.).

Поляк вдруг понял, что ему не верят, и с легкой обидой в голосе сказал:

— Nie wierzycie mi? Jestem g'ornikiem. Nienawidze hitlerowc'ow… [17]

Он замолк, затем вдруг вспыхнул, изменился в лице. Мешая русские слова и польские, взволнованно заговорил:

— Prosze, zeby mnie wzieli do Armii Czerwonej. Nie przy-Imuja. Moja ojczyzne zajeli faszy'sci. Jak mam postapi'c? Jes'li Rosjanie nam nie pomoga, Hitler pozostanie w Polsce gospodarzem. Dla nas zaczal sie dzie'n dopiero z ta chwila,kiedy wy przyszlis'cie ze wschodu. A teraz noc, noc… [18]

17

Вы мне не верите?… Я шахтер. Я ненавижу гитлеровцев (польск).

18

Я в Красную Армию просил меня взять. Не принимают. На мою родину пришли фашисты. Как я должен поступить? Если русские нам не помогут, Гитлер останется в Польше хозяином. Только тогда и засиял для нас день, когда вы пришли с востока. А сейчас сплошная ночь (польск.).

— Ладно, пусть садится с нами кушать, — сказал Михаил. — Потом разберемся.

Домбровецкий учтиво поклонился:

— Bardzo dziekuje… Serdecznie… [19]

Он неторопливо отрезал себе ломоть сала, наложил на хлеб, сверху прикрыл еще одним ломтиком хлеба и стал есть. Темнота густела, из глубины леса потянул холодок. Крупные морщины на лице Домбровецкого в полусумраке стушевались, он словно помолодел.

— Почему в Дрогобыче не остались? — спросил Михаил.

19

Сердечно благодарю (польск.).

Он

сидел на корточках и ковырял травинкой в зубах.

— U hitlerowc'ow? [20]

Домбровецкий отложил в сторону недоеденный хлеб и повернулся к Михаилу:

— Rosjanie nie nazywali nas nigdy baranami, zaslugujacymi tylko na koryto w chlewie. I nigdy nie nazwa, ja wiem. A co hitlerowcy o nas pisza? [21]

Он провел рукой по лбу, голос его стал неожиданно жестким и отчетливым:

— Pasterz nie dopu'sci do tego, zeby jego barany mialy sie zr'owna'c z nim. Pisze o tym ich poeta Georg Herweg. Hitler nie przyznaje zadnych praw ani Polakowi, ani Czechowi, ani w og'ole zadnemu Slowianinowi. Polak nie powinien mie'c ziemi, nie powinien mie'c prawa glosu, dla niego istnieje tylko praca niewolnika. Dlaczego mam by'c niewolnikiem? Chce by'c czlowiekiem. [22]

20

У гитлеровцев? (польск.).

21

Русские нас никогда не называли баранами, чье место только в хлеву. И не назовут, я знаю. А что гитлеровцы пишут о нас? (польск.).

22

Пастух не потерпит, чтобы его бараны сравнялись с ним. Об этом пишет их поэт Георг Гервег. Гитлер не признает никаких прав ни за поляками, ни за чехами, ни вообще за славянами. Поляк не должен владеть землей, не должен иметь права голоса. Остается ему только рабский труд! Почему я должен быть рабом? Я хочу быть человеком! (польск.).

— И что же вы собираетесь дальше делать? — спросил Петро Домбровецкого.

— P'oki zyje, bede walczy z faszystami. Powinni mnie przyja'c do Czerwonej Armii. Bylem zolnierzem i umiem trzyma'c karabin.

— Он говорит: был солдатом, — пояснил Петро товарищам, — умеет держать винтовку и добьется, чтобы его приняли в Красную Армию.

Разговаривали в эту ночь долго, а перед тем как укладываться спать, Петро отвел Михаила в сторону и шепотом сказал:

— По-моему, можно ему верить. Пробьемся к своим, будет видно. Оправдает себя — возьмут его в армию. Душа у него рабочая, не может так человек прикидываться.

— Я тоже так думаю. Пускай пробивается с нами…

Пробиться к своим! Все мысли их неизменно возвращались к этому. Поскорее бы устроить в надежном месте Брусникина и двинуться на восток.

XVI

Подполковник Рубанюк не погиб, как думал Татаринцев.

В бою под Марьяновкой противник трижды бросал танки на высоту «127», обороняемую полком Рубанюка. Две машины прорвались к наблюдательному пункту, связь с батальоном нарушилась.

Лейтенант Татаринцев находился недалеко от командного пункта полка. Он видел, как вражеский танк устремился к окопчику, где стоял подполковник Рубанюк, видел, что бойцы дрогнули и отходят к лесу.

Татаринцев подумал о том, что в руки гитлеровцев попадут штабные документы. Он бросился к командному пункту. До блиндажа оставалось десятка три шагов, когда за песчаным бугром он заметил каски трех неприятельских солдат. Татаринцев метнул в их сторону гранату.

Тут его ранило осколком в грудь. Все же Татаринцев добежал до блиндажа.

Здесь, как он сразу понял, была горячая схватка. На ступеньках валялся труп немецкого ефрейтора. В углу стонал тяжело раненный помощник начальника штаба старший лейтенант Попов. Часовой у знамени и связист были убиты.

У Татаринцева хлестала кровь из раны, но забинтовать ее было некогда. Он торопливо сжег все бумаги, какие успел собрать, снял с древка полотнище полкового знамени, спрятал его под гимнастерку. У него кружилась голова, но движения были четкими и уверенными. Всем своим существом он сознавал: нет у него сейчас более важной цели, чем спасти полковую святыню — боевое знамя! Он видел приближающихся солдат, мелькающие в пыли и дыму бронемашины и пополз к лесу…

Подполковник Рубанюк спасся тем, что вовремя заметил вражеский танк и отскочил от его гусениц в окоп.