Семья Рубанюк
Шрифт:
— Шуму орлы много наделают, — угадывая тревожные мысли командира полка, сказал Каладзе. — Нам, товарищ подполковник, самим надо подготовиться. Разрешите, посмотрю новые огневые позиции, окопы?
Рубанюк выкурил последнюю папиросу, далеко швырнул пустую коробку. И в ту же секунду со стороны Марьяновки дружно защелкали выстрелы, начали рваться гранаты, затакали пулеметы. Обостренный слух его уловил приглушенные расстоянием крики «ура».
Атамась бесшумно приблизился к подполковнику.
— Ну, дают зараз хлопцы
Минут через десять прибежал Каладзе. В селе, гулко отдаваясь эхом в перелесках, била уже артиллерия, рвались мины. Высоко в небо взметнулись ракеты — белые, красные. Медленно растекаясь по горизонту, забушевало пламя пожара.
Каладзе встал на взгорок, лицом к селу. В глазах его трепетали рдяные отблески.
— Плохо, Иван Остапович, — прошептал он. — Обратно наши пойдут — все видно будет. Нарочно зажгли.
Стрельба, артиллерийские взрывы в Марьяновке все еще продолжались, когда невдалеке на озаренном огнем небосклоне вырисовались силуэты возвращавшихся бойцов. Рубанюк узнал низкорослого крепыша пулеметчика Головкова и красноармейца Терешкина.
Узнав командира полка и начальника штаба, Терешкин остановился.
— Порядок, товарищ подполковник! — сказал он возбужденно. — С трофеями.
Он бросил на траву несколько автоматов, отер лоб. По его гону и радостному выражению лиц обоих красноармейцев Рубанюк понял, что все благополучно, однако ему хотелось узнать подробности операции.
— Где комбат? — спросил он нетерпеливо.
— Они сзади идут. Там троих офицеров заграбастали. Прямо с перинки стащили. У нас кой-что еще имеется.
Терешкин замялся, потом полез в карман и, достав бутылку, протянул Рубанюку.
— Коньячку прихватили. Одна — вам, другую… разрешите нам с Головковым?
— Сегодня и глотка не разрешаю. Увижу кого пьяным, спуску не дам.
Лукьянович появился спустя несколько минут. Он обстоятельно доложил о результатах вылазки. Гарнизон был захвачен врасплох и потерял, по приблизительным подсчетам, не менее двухсот человек убитыми и ранеными. Удалось взять две тридцатисемимиллиметровые пушки и десяток пулеметов с патронами.
— Потери?
— Четверо убитых. Восемь ранено… Всех с собой забрали. Трех пленных привел. Один обер-лейтенант. Пьяный в дымину.
— Мы ему вытрезвитель устроим, — пообещал Каладзе.
— Но как дрались! — восхищенно сказал Лукьянович. — Еще никогда так ребята не дрались. Львы!
Рубанюк осмотрел трофейное оружие, пленных. Приказал немедленно отправить их в штаб дивизии. Затем пошел проведать раненых. Среди них оказался старшина Бабкин. Осколком гранаты ему искромсало мякоть ноги повыше колена.
Татаринцева уже его перевязала и помогала полковому врачу перевязывать другого бойца.
Бабкин лежал на траве без одного сапога.
— Больно, старшина? — с участием спросил
— Больно — это черт с ним! — хрипло ответил Бабкин. — Досадно, товарищ полковник… от своей же гранаты… Куда я теперь?
— Ничего страшного, — ободряюще сказала Алла, продолжая работать. — Кость не задета, через месяц будет совсем здоров.
— Месяц! — тоскливо произнес Бабкин.
— Да, не меньше, — строго подтвердил полковой врач.
В расположении второго батальона стали рваться снаряды.
— Разворошили гадючье гнездо. Теперь жди в гости, — сказал какой-то боец, проходивший мимо.
За час до рассвета нарочный вручил Рубанюку пакет от командира дивизии. Осадчий сообщал, что в дивизии ни Татаринцева, ни знамени не обнаружили, и строго предупреждал Рубанюка о последствиях. Далее он требовал, во изменение предыдущего приказа, немедленно отходить всему полку.
«Отходит все хозяйство, — приписал в конце полковник, — так что не копайся. И прими все меры к розыску знамени!»
Рубанюк несколько минут сидел неподвижно с распечатанным конвертом в руках. До сих пор у него была хоть маленькая надежда на то, что Татаринцев проберется в дивизию или разыщет полк. Теперь он уже не мог надеяться ни на что. Дивизия отойдет. Татаринцев, если он жив и затерялся в лесу во время атаки противника, останется в тылу врага.
— Ну что ж… — вслух произнес Рубанюк. — Моя вина. Не уберег — держи ответ.
— Що вы сказалы? — переспросил Атамась.
— Вызови капитана Каладзе.
Времени, удобного для отхода, оставалось совсем немного. Рубанюк, сообщив начальнику штаба о приказе, распорядился оставить для прикрытия батальон Яскина.
Каладзе помрачнел.
— Потеряем батальон, товарищ подполковник. Это смертники, а не прикрытие.
— Но и уходить, как стадо баранов, тоже нельзя, — возразил Рубанюк. — Ты что, хочешь поставить под удар весь полк?
— Я не хочу. Зачем такое говорить? Надо нацистам хитрость сделать. Обманывать надо.
Он несколько минут раздумывал, потом предложил свой план. Устроить ложное прикрытие: фугасами и минами имитировать артиллерию, оставить на видном месте две-три кухни, разбросать у тлеющих костров патроны.
— Поднимется такая стрельба, — оживляясь и щелкнув сухими, тонкими пальцами, сказал он, — будто свежие силы прибыли!.. А нас уже нету. Мы на десять километров уйдем.
Эта мысль пришлась Рубанюку по душе.
— Действуй! — приказал он. — На войне без риска не обойдешься.
Хитрость удалась. Полк до рассвета скрылся за перелеском. Но еще долго слышалось, как сзади, в брошенных окопах, грохотали фугасы, то там, то здесь вспыхивала беспорядочная ружейная трескотня.
Гитлеровцы методично били по окопам крупнокалиберными снарядами, и Рубанюк, отправивший свою машину раньше и ехавший сзади верхом, говорил Каладзе: