Семья Рубанюк

Поповкин Евгений Ефимович

— Вы ось що скажить: немцев близко нету?

Старик вколотил в сосновую планку последний гвоздь, прижмурил левый глаз, оглядел в вытянутой руке свою работу и только после этого поднялся, оказавшись на две головы выше Петра. По его безучастному лицу было видно, что он и не собирается отвечать.

— Вам що, диду, уши позакладало, що вы мовчыте? — начиная злиться, громко произнес Петро.

— Иды соби с богом, хлопче, — с открытой угрозой в голосе произнес старик и принялся собирать раскиданный по не инструмент. —

Хочешь до германца в плен, шукай, наверно найдешь…

Он закашлялся и, когда кашель прошел, закричал так, что глаза его наполнились слезами:

— Вы ридну Украину продаете, с-сукины сыны! Вы дитей и батькив своих продаете! Ступай геть звидциля, не мотайся пид ногами! Чуешь?

Не дав Петру промолвить и слова, он направился к хате, бросив инструмент под крылечко.

— Эге, диду! — сказал Петро, идя следом. — Я вижу, вы меня за дезертира приняли.

Старик упрямо молчал, но Петро, не смущаясь его злым видом, принялся рассказывать, кто он и куда идет. Старик смотрел на него недоверчиво, исподлобья.

— Тут вчера трое таких же вот молодых барбосов зашло, — сказал он хмуро. — Медку, хлеба попросили, а потом признались: так, мол, и так, войско наше конченое, Москву не сегодня, так на неделе заберут. Пойдем, мол, до германцев, нехай и нас забирают…

Лицо старика стало багровым от гнева.

— Ну, а тут их не было еще? — допытывался Петро.

Старик стоял с поднятой кверху бородой и глядел на кучевые облака.

— Бог миловал. Не було. А дальше не знаю… Ты правду говоришь? К своим идешь?

— А зачем мне неправду говорить!

Старик раздобрился, пригласил Петра в хату, вынес из чулана большую миску с сотовым медом. Петро отодвинул ложку, сказал:

— Я, диду, не один. Со мной еще пятеро. За мед спасибо, только нам бы немножко харчей и дорогу на Умань узнать, Это и вся наша просьба.

— С харчами дело плоховато, — замялся лесник. — Пару хлебин дам, медку можно глечик, а больше, извиняйте, нету.

Он пошел в чулан, вынес две большие, испеченные на капустных листьях ковриги хлеба.

— Это дочка приносит. Она в Велико-Спасовке, с мужем своим там. Якщо денек можете переждать, Гаврюшка, внук мой, завтра щэ прынэсэ.

— Не терпится скорей до своих добраться. Да и опасно. Не застукали бы нас тут.

— Закутки у нас таки есть — ниякый черт не найдэ. А завтра накажу Гаврюшке, вин вас выведэ на дорогу.

Петро, обдумав предложение деда, решил, что с проводником будет вернее.

Старик надел соломенную шляпу, прихватил костыль и повел Петра за хату. Вскоре он выбрался к поросшей молодым дубняком и орешником лощине. Здесь действительно было так тихо, что Петро уже без опаски привел сюда товарищей. Перекусив и разостлав палатки, тотчас же залегли спать.

К утру похолодало. Петро стал натягивать на себя край палатки, под которой спал

вместе с Михаилом. Осторожный хруст валежника заставил его вскочить.

В нескольких шагах маячил в предутреннем сумраке силуэт человека. Вглядевшись, Петро узнал старика.

— Вы что? — хриплым со сна голосом тревожно спросил он.

— Вставайте, хлопцы, — негромко сказал лесник. — Прийдэться ховать вас у другому мисци.

— Что такое?

— Германцы с пулеметами та с собаками в лису. Як бы не було биды.

Петро растолкал Михаила, тот — остальных. Через минуту собрались.

— Голос не подавайте, держитесь за мной, — сказал дед и пошел, щупая землю костылем.

Он пробирался уверенно, ныряя под ветви, взбираясь по буграм, усыпанным скользкой хвоей. В двух местах пришлось переходить через лесные речушки.

В лесу, ронявшем с ветвей капельки росы, было так хорошо, что Петру казалось странным и это бегство, и учащенное дыхание товарищей, и тревожный шелест листьев под ногами.

В небольшой лощинке Наталья поскользнулась и чуть не упала. Петро успел поддержать ее за локоть. Она с достоинством отвела его руку и, прибавив шагу, пошла впереди, рядом со стариком.

Вскоре они подошли к узкому, заросшему древним мхом оврагу.

— Туточки пережидайте, — сказал старик. — Тем же манером, когда надо, выведу. Або мальчонку пришлю.

Задерживаться он не стал и, раздвигая костылем ветви, бесшумно исчез.

В овраге пахло гнилью, сыростью и было так глухо, что, казалось, никакой звук сюда не достигнет.

Однако не прошло и часа, как Мамед, настороженно вытянув голову, спросил:

— Слышите?

Издалека, приглушенный расстоянием, донесся собачий лай, затем одна за другой прозвучали автоматные очереди.

— Чем мы не зайцы? — пошутил Михаил.

Увидев, что Мамед проверяет свою гранату, он последовал его примеру.

Домбровецкий подошел к Петру. Твердо глядя ему в глаза, он сказал:

— Дуже прошу дать какое-нибудь оружие…

Петро протянул ему пистолет.

Собачий лай то приближался, то удалялся. Прозвучало еще несколько очередей и одиночных выстрелов, и все смолкло.

Ждали старика с вестями, но он не являлся. Не пришел никто и позже, хотя по солнцу можно было определить, что время подходит к полудню.

— Рискнем! — сказал Михаил. — Что здесь торчать?

— А и правда! — поддержала его Наталья. — Может, дед и до завтра не вернется.

Петро посмотрел на Михаила, обвел взглядом остальных. Ему и самому надоело ждать.

— Пошли!

С дороги, по которой так уверенно и быстро вел их старик, они сразу же сбились. Бродили долго, наощупь. Даже здесь, под деревьями, было душно и жарко, пот слепил глаза.

— А ну, постойте, — сказала Наталья, останавливаясь. — Чуете, горелым пахнет?