Семья взаймы
Шрифт:
В ее взгляде – пустота и мольба, проблески доверия. Она цепляется за хрупкую соломинку, способную удержать ее от пропасти – просит поддержки у кого-то знакомого, пусть и недавнего…
– Катя, иди. Кто из медсестер заступил в ночную? – забираю из ее рук карту.
– Валя, кажется.
У Даны не карие глаза – янтарные, как у тигра, а взгляд пристальный… даже сейчас, когда ей чертовски больно.
– Что чувствуете? Боль тянущая или опоясывающая, покажите, где конкретно болит?
– Я… Живот… Он весь болит.
Ее сегодня весь день обсуждали… Врачи, медсестры. Ирка из реанимации хихикала по углам, в красках рассказывай о красноречивой беседе между мужем Ермаковой и ее лучшей подругой. И никто, никто, понимайте, не остановил ее треп… Потому что это нормально так жить – врать и изменять, предавать… Мда.
– Вы меня хорошо слышите? Видите?
– Да, но гул в ушах есть… Что со мной, доктор?
– Сейчас я осмотрю вас. Сделаем УЗИ и решим дальнейшую тактику лечения.
– А вы… вы будете меня оперировать?
– Ну, вы же попросили меня остаться? – присаживаюсь на край кровати и смотрю на нее.
Жаль мне ее… Разбитую, потерянную.
– Мне нужно сообщить кому-то, что вы здесь?
– Н-нет…
– Хорошо, я поставлю вопрос по-другому: кто принесет вещи и посуду? Тапочки и зубную щетку, в конце концов?
– У меня есть кое-что в сумке…
Беру свои слова обратно – молодой врач скорой не идиот. У Ермаковой действительно аппендицит и разрыва селезенки. Оба диагноза друг с другом не связаны. Скорее всего, удар ускорил воспалительный процесс в аппендиксе. Если бы его не было, Дана обратилась в больницу чуть позже – завтра или послезавтра. А так…
– Подпишите согласие на оперативное вмешательство, – произношу я, вытирая руки полотенцем.
Медлить нельзя ни минуты. Ермакова потеряла много крови. Бледная, с синими губами, она мелко дрожит и стирает со лба пот. Еще и грязная вся…
– Чеслав Александрович, анализы по цито пришли, – вбегает в кабинет постовая медсестра (cito – срочные исследования, проводимые для экстренных пациентов. Примечание автора).
– Гемоглобин шестьдесят. Срочно операционную готовьте! Валя дежурит?
– Да.
– Дана Алексеевна, я прооперирую вас, – присаживаюсь и беру ее ледяную ладонь в свои руки.
Она уже с трудом говорит… Прикрывает глаза и тяжело дышит. Геморрагический шок нарастает с чудовищной скоростью.
– Снимите с больной одежду, везите в шестую операционную. Я пошел мыться! Ирина из реанимационного не ушла?
– Нет, она в ночь сегодня.
Ох, Дана, Дана… Твой ничтожный муженек, наверное и не знает, что случилось? Может, ты сама под машину решила броситься?
– Считайте до десяти, – чопорно произносит Ирина Васильевна. Поглядывает на Дану с пробудившимся сочувствием. Ермакова замолкает, досчитав до пяти. – Давление падает! Чеслав, у нее фибрилляция.
– Черт! Адреналин и амиодарон внутривенно. Приготовьте дефибриллятор.
Не умирай, Дана… Держись, кареглазая. Ну, не должно такое случаться в жизни, не должно!
Меня словно отбрасывает в прошлое… Я работаю как робот – перевязываю кровоточащие сосуды селезенки, удаляю орган, прогоняя давно минувшие события… Как наяву вижу погибшую в ДТП жену Леру – ее глаза за миг до смерти, окровавленные волосы, повисшие как плети руки.
Не умирай хотя бы ты, Дана! Живи. Не должен твой козел быть счастливым, не должен, и все тут.
Бога точно нет. Я понял это, когда потерял жену. И если сейчас Ермакова умрет, я только укреплюсь в своем мнении.
– Давление девяносто на шестьдесят, пульс ослабленный, сто ударов в минуту, – констатирует медсестра.
– Адреналина еще полмиллиграмма.
– Чеслав, кажется, вытащили? – выдыхает Ирка. – Если бы она… Мы ведь смеялись над ней весь день. Дуры набитые! Чес, а если она сама под машину… того?
– Ир, следи за показателями, – строго отвечаю я. – Макин, шейте. Я закончил, – поворачиваюсь к ассистенту. – Швы сможете красиво наложить?
– Да, конечно.
– Макин, смотри, аккуратно шей. Девка молодая, красивая. Глянь, волосы какие? Как вороново крыло, густые и длиннющие.
Пот льется по спине градом. Стягиваю перчатки и бросаю их в урну. Поворачиваюсь и всматриваюсь в лицо Даны.
– Ир, последишь за ней ночью? Она… Одна одна, в общем.
– Конечно. Света, есть у нас рубашка? Если нету, сбегай в гинекологию, попроси у девочек.
Возвращаюсь в кабинет затемно. Принимаю душ и переодеваюсь, помедлив у входа. Не понимаю, что меня так держит? Волнение и страх за жизнь пациентки? Или гребаная жалость? Отец говорит, что она меня и сгубила. И жизнь моя пошла под откос из-за нее… Всех я жалею – людей и животных, чужих детей…
Кстати, о них. Устало опускаюсь на стул и звоню Ксюше.
– Чес, что случилось? Я накаркала?
– Да. Привезли женщину после аварии. Я оперировал.
– Все хорошо? Выжила?
– Да. Ксюха, у нас курица в морозилке есть?
– Ты суп хочешь?
– Куриный бульон. Не я, а… В общем, эта женщина, она одинокая и…
– Какой ты косноязычный однако. Я поняла. Курицы нет. Закажи продукты, и все привезут.
– Ладно, разберемся. Скоро буду.
Глава 4.
Чеслав.
Зинаида Андреевна приспускает очки и медленно листает бумаги из папки. Я себя двоечником в кабинете директора чувствую… Сижу, нервно сжимая ладони, обвожу взглядом скудный интерьер, цепляя взглядом ненужные мелочи – висящую в углу паутину, пыль на мониторе ее компьютера, сломанные карандаши в стаканчике…