Семя зла
Шрифт:
Дальше произошло то, с чем мозг Рюгера бессилен был соотнести адекватные ощущения. Сначала это было все равно что ребенком очутиться в руках безгранично могущественных взрослых, и так странно, что все чувства туманились. Он не испытывал боли, не испытал ее и тогда, когда чид простым скальпелем рассек его лицо и череп посередине, разрезав при этом нос на половинки, и развел в стороны две части. В миг, когда его мозг снимали с места, он, однако, сразу перестал чувствовать себя человеком с руками, ногами и туловищем. Глаза продолжали функционировать, но из распиленного черепа он появился иным существом. Он был серым закругленным комком с расщелиной на спине и чем-то вроде хвоста броненосца позади.
За
Он стал немного похож на улитку. Он мог передвигаться на приплюснутой ножке, его покрывал гелевый слой, защищавший нежную плоть. И видеть он тоже мог. Но слышать, осязать или обонять — конечно, нет. Ножка поддерживала другие небольшие органы, составлявшие систему частичного жизнеобеспечения. Это позволяло дышать и кое-как питаться, хотя и довольно специализированной пищей.
Его вынесли из хибары чидов и опустили в сухую острую траву. Недалеко виднелось еще одно полуживотное, сходное с ним. Это, как он понял, был Брэнд. Впереди, уже влекомые к обрыву остаточными двигательными функциями, плелись два человеческих тела. Одно ранее принадлежало Брэнду. Второе — ему.
Рюгер испытал сильнейшее желание воссоединиться с удалявшимся телом. Он понимал, что может снова завладеть им, но для этого требовалось настигнуть тело прежде, чем то свалится со скалы, и он устремился вперед, отталкиваясь от неровной почвы всеми доступными ему жалкими силами.
Это, догадался он, и есть чидская гонка мозгов. Чиды сделали ставки на то, кто из них — он или Брэнд, который тоже торопился неподалеку — первым поспеет к своему телу. Рюгер уже догонял. Если тело хоть раз упадет, сказал он себе, я его перехвачу.
Но шли минуты, а тело не падало. Напротив, сам Рюгер запутался в травяном комке и потерял темп. Когда он высвободился, было уже поздно. Он отчаянно рванулся вперед, но лишь затем, чтобы увидеть, как его тело, исцарапанное острыми стеблями, шагает за край обрыва навстречу скалам и морю внизу.
Оно исчезло. Его тела не стало. Раздавленный неудачей, Рюгер озирался. Тело Брэнда тоже исчезло, да и самого Брэнда нигде не было видно. Он различил хижину чидов. Рядом с ней, как ни в чем не бывало, стоял Вессель — его мозг снова выполз из черепной коробки и приник к шее, словно исполинский слизняк. Еще дальше, недалеко от той рощицы, маячил чидский звездолет.
Он увидел и свой собственный звездолет, но что теперь от него проку. Глаза Рюгера уставились на рощицу. Темное пятно в ландшафте, бездвижная горстка деревьев, будто остров среди бежевого буша. Интересно… он уже забывал, каково это — обладать телом… Непреодолимое желание отступало, человечность утекала из мозга, как если б он потерял ее не считанные минуты назад, а десятилетия тому, и рощица больше не казалась ужасной или гротескной. Она теперь выглядела уютным, изобильным, благодатным убежищем для полуживотных вроде него. Она давала им приют и пищу. В леске он сможет жить — кое-как, но, смутно припоминал он, жизнь стоит того, чтоб за нее бороться любыми способами.
Солнце и звезды обжигали его льющимся вниз светом. Здесь, на открытой местности, он был наг и беззащитен. Здесь жить нельзя. Понемногу, проталкиваясь между жестких стеблей, думая об уютном кровавом озерце, о покрове черной листвы, о пульсирующем тепле, он пополз к неподвижной темной ложбине.
Пушка Господа
Может показаться невероятным, что мой друг Родрик (он сам предпочитает такое написание) стал распространителем абсолютного мирового зла. Его образ жизни не более и не менее предосудителен, чем у среднестатистического человека, и никакой склонности к исключительному злодейству не являет. Однако с философской точки зрения он глубоко порочен, и это привело его к величайшему мыслимому преступлению, такому грандиозному, что он навеки ускользнул от божественного возмездия (или он так заявляет, а я, единственный его конфидент, верю ему).
Событие, о котором я веду речь, произошло однажды летним вечером в последней четверти этого столетия. Я стал его свидетелем благодаря Родрикову тщеславию — а еще потому, что мы привыкли выпивать вместе в барах нашего города. Думаю, эти посиделки для Родрика — единственная форма социальной активности. Мне же они доставляют стимуляцию общением, которой в маленьком городке нелегко достичь. По ходу вечерней беседы наша дискуссия может затронуть физику элементарных частиц, органическую химию, металлургию, магию, магнетизм, сенологию, космологию, сравнительное религиоведение, систематику, компьютерный дизайн и предложения по корректной классификации человеческих типов. Но дебаты эти всегда в известной степени односторонни, ведь Родрику я ни в какой области не ровня. Он неизменно превосходит меня, а я всегда выступаю учеником, которому читает лекцию мастер, наделенный памятью обо всех фактах и идеях, известных человеку.
С Родриком я знаком давно, почти пятнадцать лет. Наша жизнь прозаична: я счетовод, а он, в согласии со своей склонностью разбрасываться талантами, работает дизайнером на местном заводе телевизоров. Мы, как наверняка скажут, интеллектуальные дилетанты. Но если я и вправду любитель, то Родрика почти наверняка можно назвать профессионалом, страстным исследователем и, кроме того, гениальным изобретателем. Круг его интересов весьма обширен. К примеру, мне известно, что он не только стремится всесторонне разбираться во всех физических науках, но и детально изучил все мыслимые философские и мистические концепции. Заинтригованный свежими рентгеновскими снимками объекта, предположительно являющего собою черную дыру, он не преминет вставить перефразированную цитату из какого-нибудь загадочного текста по каббалистике. И наоборот, споря с утверждением какой-либо неведомой мне древней метафизической доктрины, он обратится к данным о микроволновом реликтовом излучении.
Однако мне кажется, что было бы неверно считать Родрика гением, при всем его интеллектуальном богатстве. Гений обычно наделен глубокими эмоциями, а в этой области Родрик не просто отстает, но фактически является инвалидом, эмоциональным имбецилом. Я постепенно привык к его сухому надменному голосу, узкогубой торжествующей усмешке, быстро моргающим глазам — симптомам душевного склада, которые, вероятно, являются аспектом нашей эпохи. Ничто, привлекшее его внимание, не выходит за рамки чисто интеллектуального упражнения; он, образно говоря, обожествляет способность интеллекта к решению задач, сообразительность, находчивость, умение превращать ранее невозможное в ныне возможное. Потребность в новом типе спасительной хирургической операции или интересная, но утомительная и чреватая фрустрацией задача покорения управляемого термоядерного синтеза, который обещает человечеству неистощимые источники энергии, никак не отличается в его глазах от задачи составить план идеального убийства или истребления нации.
Эта маниакальная зацикленность на средствах в ущерб моральным целям, эта исключительно мелкая, хотя и выдающаяся во всем остальном, натура — вероятные причины крайне низкой результативности Родрика. Он предложил незначительные усовершенствования радиоинженерных схем, которые так и не обрели коммерческой реализации, и хотя на верхнем этаже дома у него превосходно оборудованная мастерская, его личные разработки по большей части слишком непрактичны. Лишь автоматы, которыми населил он свой дом, в какой-то мере полезны: они убирают пыль и наводят чистоту, передвигаясь по белым направляющим линиям на полу, поднимаясь по стенам и лестницам при помощи системы рельсов, но крупные участки территории все равно остаются пыльными и замусоренными. И даже эти устройства слишком неуклюжи, сложны и дороги для вывода на рынок.