Шрифт:
Автор неизвестен
Семья Звонарёвых
СЕМЬЯ ЗВОНАРЕВЫХ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
На старых часах, что на углу Ново-Спасского переулка, без четверти одиннадцать. Минутная стрелка, будто указательный палец, показывает на потемневшую от времени вывеску: "Починка и перелицовка. Платье, пальто, корсеты. Мадам Девяткина". Вывеска покосилась, держится на одном гвозде и от ветра бьет жестью по тесовой обшивке стен небольшого одноэтажного дома.
Тихо. Прозрачный голубоватый свет белой петербургской ночи мягко освещает узкий переулок, маленькие деревянные домики, покосившиеся заборы, заросшую крапивой и бурьяном улицу, круглую тумбу с обрывками пожелтевшей от времени афиши...
По переулку
* * *
Небольшая комната с синими в белую полоску обоями освещена настольной керосиновой лампой на высокой бронзовой подставке. Окна, закрытые наружными ставнями, изнутри плотно завешены. На столе остывающий самовар, стаканы с недопитым чаем, баранки, наколотый мелкими кусочками сахар. У самовара - молодая женщина в темном платье с белым кружевным воротничком. Густые волосы собраны в высокую прическу, нежные пушистые брови срослись на переносице над внимательными, чуть прищуренными серыми глазами. Рядом с ней мужчина средних лет с побитым оспой лицом, с рыжеватыми прокуренными усами. Его маленькие проницательные глаза почти скрыты нависшими выгоревшими бровями. В дверях, прислонясь к притолоке, стоит молодая белокурая девушка в гимназической форме, дочь хозяйки Аленка. На старой кушетке устроился парень в поношенной синей косоворотке. На коленях у него кошка, серая, пушистая, блаженно жмурится, нежно посматривая на ласкающую ее большую, в мозолях руку.
Всего в комнате семь человек. Все слушают тихую, но взволнованную речь молодого мужчины с горячими голубыми глазами, в белой, свежевыглаженной рубашке.
– ...Я, конечно, согласен с тем, что нам сказала сейчас товарищ Клава. Время нынче тяжелое, почище девятьсот пятого года. Фараоны совсем осатанели: хватают, кто под руку подвернется. Тюрьмы забиты, но и этого им мало. Они, верно, решили заселить весь Туруханский край - куда сосланы товарищи из нашего Петербургского комитета, а также из Московского, Ивано-Вознесенского. Но именно сейчас, как никогда, нужна наша сплоченность. Как никогда, мы должны быть активны и осторожны в то же время. Помнишь, Филипп Иванович, - обратился он к рябому мужчине, - как мы в пятом году на тачке прокатили своего генерала Майделя? Ты тогда еще у нас работал... Артиллерийское управление с перепугу согласилось почти со всеми нашими требованиями, а Мейдель богу душу отдал...
– А после этого что было, Алексей, забываешь?– сиплым басовитым голосом проговорил Блохин.– Почти половину завода арестовали. Да и мы с тобой чудом только уцелели. Молись Николаю-Угоднику, что тифом вовремя заболел.
– Вот - слышу речь не мальчика, а мужа!
Все повернули головы на этот голос.
В дверях стоял мастеровой с чемоданчиком. Он поставил его к стенке, снял пиджак, повесил на спинку стула, снял картуз, провел рукой по густым, с сильной проседью волосам и только тогда шагнул к столу навстречу улыбающимся ему людям.
– Здравствуйте, товарищи!.. Здравствуй, Клавочка, Филипп Иванович... Алешка Фомин... Петро и ты, Денис... Здравствуйте. Если бы вы знали, как я рад вас всех видеть...
– Иван Герасимович, дорогой наш, а мы-то...– пробасил Блохин, обнимая и похлопывая прибывшего по спине.– Можно сказать, все жданки поели, ожидая. С приездом...
Клава подошла к Аленке, провела нежной рукой по ее волосам:
– Ну, Аленушка, иди на работу, смотри в оба.
_ Хорошо, тетя
– Во-первых, товарищи, вам привет от Ленина...– услышала Клава голос Ивана Герасимовича.– Тихо, тихо, без шума... Он жив, здоров и работает, как всегда, день и ночь. Когда отдыхает, просто и не знаю. Владимиру Ильичу очень трудно на чужбине, одиноко без своих близких товарищей. Вокруг гуляет море социал-шовинистической стихии. Но он энергичен, бодр, полон веры в нашу близкую победу. Революция не за горами, она наш завтрашний день, товарищи. Ну, а сегодняшний день? Утро его загорается в пожаре войны. Да, товарищи, Россия - накануне войны...
Клава слушала тихий и уверенный голос Ивана Герасимовича в этой маленькой, с дешевыми обоями комнате на окраине Петербурга, и в голосе своего товарища она слышала слова и мысли великого человека, от которого совсем недавно приехал Иван Герасимович.
Клаве представилась огромная Россия, несчастная, любимая ее родина. Нищая, голодная, обобранная кучкой именитых проходимцев, она билась, задыхалась в нужде и отчаянии. Как щупальца жадного, ненасытного чудовища - спрута, протянулись к России руки капиталистов Англии, Франции, Германии. Русская медь, уголек, золотишко, пшеница - давай, греби, неси, заталкивай в ненасытную глотку. И все мало, мало... Теперь дорвались до главного - подавай им крови, крови человеческой, жизни людской на их пиршество.
– ... И мы, - слышит Клава, - должны разъяснять это народу - рабочим, крестьянам и армии. Многие из нас пойдут на фронт, и наша задача - нести ленинское слово, множить наши силы...
И Клаве вспомнились небольшая уютная комната на тихой улочке в Польше, письменный стол, заваленный книгами и рукописями, и стремительно движущаяся по листу бумаги ленинская рука. Мягкий зеленоватый свет настольной лампы освещал лицо Владимира Ильича, голову, его необыкновенный лоб гения. Но особенно в памяти осталась эта стремительно скользящая по листу бумаги рука, из-под пера которой рождались слова, мысли, пламенные ленинские призывы, что несли потом через все полицейские кордоны на родину его товарищи по партии, простые борцы революции, такие как Иван Герасимович, она, Клава Страхова, многие другие, и передавали в свою очередь тоже товарищам, как сейчас передает Иван Герасимович Блохину, Фомину с военного завода... А они понесут дальше и дальше. И ленинская живая мысль будет биться в сердце каждого простого человека.
2
В эту ночь в квартире Звонаревых появились жандармы.
– Прошу прощения, господа, - с видимым удовольствием выговаривая каждое слово, сказал молодой, небольшого роста ротмистр с лихо закрученными усами.– Извольте ознакомиться с сей бумагой.
И он вручил Звонареву ордер на обыск. Ротмистр нагловатыми хозяйскими глазами осмотрел со вкусом обставленную комнату, испуганных детей, перевел взгляд на широкоплечую фигуру Васи Зуева, на одетую наспех Варю, задержался взглядом на ее растрепавшейся пышной русой косе, на полной обнаженной шее. Встретив его взгляд, Варя, как от холода, зябко передернула плечами и брезгливо запахнула на груди синий халатик.
Всю семью собрали в детской. Надюшка смотрела большими понимающими глазами то на мать, то на отца, то на стоявшего в дверях жандарма. Маленькие девочки, похныкав, уснули. В остальных комнатах орудовали жандармы и двое штатских. Для проформы ротмистр пригласил понятыми соседей Звонаревых. Сонные и злые, они плохо понимали, чего от них хотят, зачем подняли в такой поздний час с их теплых постелей, привели в квартиру Звонаревых, таких милых и степенных людей, и заставили смотреть на весь этот разор и беспорядок.