Сенная площадь. Вчера, сегодня, завтра
Шрифт:
О своеобразном предсказании эпидемии холеры сообщил известный пушкинист С. Гессен в книге «Холерные бунты». Он рассказал о беседе А. С. Пушкина со своим знакомым. Это был «блестящий гусар, приятель Пушкина, умный и наблюдательный Вульф». В конце 1825 года за игрой в шахматы он сказал поэту: «Холера – morbus (болезнь. – Прим. авт.) подошла к нашим границам и через пять лет будет у нас». Он объяснил Пушкину, что в тот момент эпидемия поразила Индию, рассказал, как болезнь распространяется. «Таким образом, – писал Пушкин, – в дальнем уезде Псковской губернии молодой студент и ваш покорный слуга, вероятно, одни во всей России беседовали о бедствии, которое через пять лет сделалось мыслью всей Европы».
Холерному бунту на Сенной площади в Петербурге суждено было сыграть своеобразную роль в истории страны.
В Петербурге холера началась в июне 1831 году, когда стояла сильная жара. Ее распространение приняло эпидемический характер. Смерть уносила до шестисот человек в день. Это вызвало панику среди населения, которое восприняло проводимые городской полицией и врачами профилактические
Рано утром 22 июня собравшаяся на Сенной площади обезумевшая от страха огромная толпа начала громить центральную холерную больницу в доме Таирова в одноименном переулке (совр. переулок Бринько). В считанные минуты были разбиты окна, выброшена на улицу мебель, избита больничная прислуга, были убиты несколько врачей. По воспоминаниям офицера фон Ховена, дежурившего в этот день в караульном доме на Сенной, ему доложили о начавшихся на площади беспорядках, и он сразу же разослал необходимые рапорты по назначению. Однако по случаю лета и холеры и плац-майор, и комендант, и генерал-губернатор жили на дачах, а решение о направлении на Сенную площадь войск никто ниже званием принять не мог. Между тем народ на площади прибывал. Больных прямо на кроватях вытаскивали на улицу и несли в Сенновскую церковь, а потом отправляли по домам, тем самым распространяя болезнь. Разъяренные люди стали подступать к караульному дому, а находившиеся в нем арестанты пытались выломать решетки и подстрекали толпу. Дежуривший в тот день наряд оказался между двух огней. Благодаря собственной находчивости и мужеству им удалось отогнать толпу от Гауптвахты, где укрылись несколько случайных прохожих, и тем самым предотвратить более страшное кровопролитие. Старший офицер, зная «могущественное влияние русского солдата на народ», принял единственно возможное решение. Имея команду в семь человек, гвардеец с тремя солдатами, рискуя жизнью, разыграл поимку преступника. С криком: «Ура! Лови его! Лови!» он с саблею наголо бросился прямо в гущу собравшихся у караульни людей. Солдаты орудовали прикладами. И толпа в несколько тысяч человек «бежала сломя голову от трех солдат!» Но напряженность не спадала, и люди не расходились с площади.
Автор воспоминаний и непосредственный участник событий с юмором отметил «такт и благоразумие полиции – в целые сутки ни одной полицейской души на площади не было», хотя 3-я часть 3-го квартала находилась тут же неподалеку, в одном из Полторацких домов. На самом же деле полиция опасалась вступать в единоборство с толпой. Переодетые полицейские чины ходили среди людей, «не смея употребить власть». В пятом часу на помощь прибыл учебный саперный батальон. К восьми часам вечера приехал генерал-губернатор П. К. Эссен, однако ему пришлось удалиться с площади. Он распорядился послать фельдъегеря с донесением царю в Петергоф. Прибывшие войска во главе с князем Васильчиковым ночевали на площади. К ночи волнение немного стихло, народ переместился в боковые улицы.
На следующий день на Сенную площадь прибыл государь и разговаривал с народом, там собралось около пяти тысяч человек. Приведем несколько свидетельских версий происшедшего. Так, Н. А. Лейкин, писатель-юморист второй половины XIX века, передает рассказ своего отца, который оказался на Сенной площади во время бунта и чуть не был убит ломовыми извозчиками, хватавших всех, кто им казался подозрительным в распространении холеры. Как он утверждал, Николай Павлович усмирил толпу «одними площадными ругательствами. Государь приехал на Сенную в разгар народного волнения, поднялся на ноги во весь рост в коляске и стал ругать народ направо и налево, а когда устал, то, указывая на Сенновскую церковь, грозно воскликнул: „На колени!“ И весь народ упал на колени и начал креститься на церковь». Сомнительно, конечно, чтобы император позволил себе такую выходку, особенно если учесть его выдержку. По свидетельству современников, Николай одним взглядом мог привести в трепет любого, поэтому вряд ли ему могли понадобиться крепкие выражения. Его голос на заполненной людьми площади, по всей вероятности, не достигал последних рядов, и речь могла интерпретироваться по обстоятельствам. Как нужно было поступать государю в случае учиненных беспорядков? – Конечно, ругать за них. А за большие беспорядки? – Крепко ругать! Автору же воспоминаний, безусловно, хотелось привлечь к себе внимание и «остаться в истории» – не каждый день удается видеть, пусть даже глазами отца, и тем более слышать самого царя, да еще в таких обстоятельствах.
По утверждению другого свидетеля, баронессы М. П. Фридерикс, государь сам выпил целую склянку средства, которым лечили от холеры, после чего народ упал на колени. Когда придворный врач Н. Ф. Арендт предупредил его величество о вероятности потери зубов в результате этого эксперимента, Николай ответил, что тогда тот сделает ему вставную челюсть, и добавил: «Не знаю, что страшнее холера или дурь».
По словам биографа русских императоров Н. К. Шильдера, «обратившись к толпе, государь сказал: „Вчера были учинены здесь злодейства, общий порядок был нарушен. Стыдно русскому народу, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков“.
Сам император Николай I так вспоминал об этом событии: «Здесь у нас последовали новые весьма важные затруднения, которые, однако, с помощию всемогущего, всемилосерднаго Бога, мы превозможем. Холера уже тринадцатый день нас посетила, и ею заболело более 1200 человек всех состояний, из коих до половины умерли».
Как вспоминала А. Я. Панаева, «улицы и без того были пустынны в холеру, но после катастрофы на Сенной сделались еще пустыннее. Все боялись выходить, чтобы их не приняли за докторов, <…> которых стаскивали с дрожек и избивали до смерти». Слухи ходили по Петербургу самые дикие: о приказе в каждом доме держать несколько готовых гробов, куда должны были укладывать больных и увозить прямо на кладбище, о ежедневных посещениях домов докторами и отправлении ими больных в закрытых фурах под конвоем в больницу и пр. Одновременно волнения произошли и в других частях города и с теми же проявлениями: на Ямской, на Песках, на Выборгской стороне и Васильевском острове.
Всего от холеры в период эпидемии погибло 100 тысяч человек. Несколько бунтовщиков были арестованы и преданы суду. Санкт-Петербургская уголовная палата приговорила «начинщиков» к 15 ударам плетьми публично. Однако гражданский губернатор И. С. Храповицкий требовал для них ссылки в Сибирь. Через год разбирательства Сенат присудил их к 25 ударам плетей, так как «более суровое наказание превысило бы меру содеянного».
Однако меры пресечения этим не были ограничены. Как сообщает историк русской армии А. А. Керсновский, «большое количество смутьянов Северо-Западного края и столичной черни было выслано в виде рабочих батальонов в военные поселения Новгородской области. Будучи совместно с поселенцами в лагерном сборе в Старой Руссе, где вспыхнула холера, рабочие батальоны подняли бунт и втянули в него поселенцев. Были убиты более ста человек. Среди них были врачи, медперсонал и офицеры, сотни людей избиты». Холерные бунты прокатились по всей стране.
По мнению А. А. Керсновского, эти события раскрыли Николаю I всю действительную и неприкрашенную картину жизни и быта в поселенных войсках. Рядом последовательных царских указов они были преобразованы – население постепенно было «рассолдачено» и возвращено к нормальной жизни.
«Дом в стиле барок», или «фанталочный» дом
Неподалеку от Сенной площади С. Яковлев в 1780-е годы выстроил себе два дома: один на Садовой улице, а другой недалеко от пересечения Обуховского проспекта и Фонтанки. Дом на углу Садовой и Гороховой улиц (Садовая ул., 38) был «громадный и до ныне (до 1866 года. – Прим. авт.) ни на один этаж противу первой постройки не поднятый». Дом сохранил свою классицистическую архитектуру и этажность и до наших дней. Больше столетия он находился в собственности Яковлевых и только в 1880-х годах был продан купцу А. Д. Воденникову, одному из жертвователей Успенской церкви. Он выделяется среди рядовой застройки Садовой улицы и Сенной площади огромной протяженностью вдоль двух пересекающихся улиц, а также своей классической мощью, несмотря на то что имеет всего три этажа и скупой декор. Дом эффектно поворачивает с Садовой на Гороховую улицу скругленным углом, от второго этажа оформленным колоннами. Автор его до сих пор так и остается неизвестным.
Дом С. Я. Яковлева. Садовая ул., д. 38
Паспорт здания-памятника «Дом С. Я. Яковлева» за 1935 год, хранящийся в архиве Комитета по госконтролю, охране и использованию памятников, содержит информацию о кинозале, оформленном пилястрами ионического ордера и лепным карнизом, о фойе со скульптурным панно и лепным карнизом и об арендаторах – ЖАКТе и Доме партийного актива Октябрьского района. Состояние здания фиксируется как хорошее. Опись внутреннего архитектурного убранства от 1950 года сообщает о принадлежности помещений второго этажа ТАСС (Телеграфное агентство Советского Союза) – большой зал перегорожен на четыре комнаты, в которых стены завершены лепным карнизом и сохраняются пилястры с ионическими капителями. В одной из торцовых стен зала фиксируется ниша с женскими маскаронами в верхних углах, окруженными растительным орнаментом. Имеются сильно забеленные барельефы в прямоугольных рамах, изображающие группы путти. В другом помещении возникла новая лепнина в виде медальонов с женскими головками лентами и гирляндами, парные пилястры и выступающие балки перекрытия, они соответствовали парным пилястрам. В подъезде со стороны Гороховой улицы сохранилась лестница на четыре марша на квадратных столбах с перекрытиями на крестовых сводах и со ступенями из лещадной плиты. Имеются и другие каменные лестницы. В одной из квартир до недавнего времени существовали двухъярусный мраморный камин, верхняя часть которого была окрашена масляной краской (!), и двухъярусная печь коричневого поливного изразца с завершением в виде двух путти и акротериев по углам. Вот и все немногое, оставшееся от убранства дома одного из самых богатых людей страны.