Сеньор Виво и наркобарон
Шрифт:
В итоге Дионисио позвонил в инженерный полк и, назвав имя отца, одолжил землеройную машину; Аника мгновенно нашла с нею взаимопонимание и за пару часов сноровисто выкопала котлован. Слуги и лирическая жена Голого Адмирала за этим наблюдали, притащив из дома стулья и рассевшись под деревом. С тех пор почтенных лет садовник твердил, что на самом деле Аника – мужчина, невзирая на весьма заметные округлости под блузкой.
Влюбленная пара трудилась понемножку – так, в общем-то, любая работа и делается. Начинали с утра и работали, пока от жары даже деревья не начинали потеть; жена Голого Адмирала следила, чтобы у трудяг было вдоволь укрепляющих травяных отваров.
Сумерки быстро перетекали в темноту, стаи летучих мышей-вампиров вырывались из дупел – над корнями деревьев земля была темно-красная от накапавшей живой крови. Влюбленные уходили в дом, мылись и вновь отправлялись в гамаки под бугенвиллией.
Аника потом очень тепло вспоминала возведение мавзолея – особенно момент, когда они распили две бутылки чилийского вина и хрястнули их об пол, чтобы дьявол порезал себе лапы. Она согласилась взять только треть из отваленной Голым Адмиралом внушительной кучи песо, чтобы Дионисио мог без труда позволить себе поездку в Новую Севилью.
34. Если армейские офицеры – демократы, это вселяет надежду
В то утро Дионисио пробудился со вкусом сырого лука во рту и с ощущением, будто весь оплетен паутиной. Окончательно проснувшись, он понял: это оттого, что вечером предстоит свидание с Аникиным братом, прибывшим в вальедупарские казармы на однодневные курсы по технике подавления мятежей. Дионисио не только с большим предубеждением относился к военным вообще, делая исключение для отца и офицеров, которых знал лично, но его к тому же очень сердило, когда кто-то отвлекал от него Анику. Она и ее сестра Элоиза боготворили брата, служившего в элитных частях пограничной стражи, и Дионисио предвидел вечер в обществе назойливого, явного неофашиста, изрекающего догмы и привычного к поклонению.
Когда молодой капитан прибыл на джипе, подняв тучу пыли, и охранники у ворот махнули ему, чтоб проезжал, Дионисио тотчас затошнило при виде двухметрового нордического красавца с орденскими планками на груди.
Аника с сияющими обожанием глазами предложила сводить его в городской бар, и Дионисио, раздраженный, словно от муравьиных укусов, нелюбезно согласился. Но в баре братец показался не таким уж и противным, особенно когда Аника шепнула, что капитан очень боялся встречи с прославленным автором писем и возможным мучеником, претерпевшим от наркомафии.
– Я ехал сюда и думал, вас уже убили, – сказал капитан. – Утром прочел в «Прессе» ваш некролог и готовился весь вечер утешать сестру. Вообразите мое замешательство, когда я увидел, что вы живехоньки.
На Дионисио произвело впечатление, что армейский офицер читает серьезную газету, и ошеломило, что кто-то безо всяких на то оснований сообщает о его смерти.
– У вас газета с собой? – спросил он.
Прочитав собственный некролог и передовицу, где выражалась скорбь по поводу его кончины и превозносилась
Натянутость рассосалась, Дионисио забыл, что намеревался отмалчиваться, и выяснилось, что мужчинам есть о чем поговорить. Капитан рассказывал об офицерском училище, где обучение – сплошь промывание мозгов и жестокость, что он был близок к самоубийству, что командиры никогда не знали, чем занимаются сержанты, и какое облегчение – оказаться, наконец, в сьерре, в пограничной страже. Что интересно, капитан, тогда еще новоиспеченный лейтенант, находился в составе подразделения, освобождавшего политических узников преступного полковника Асадо. Капитан рассказал, как в одиннадцать утра генерал Фуэрте подвел их к Военному училищу инженеров электромеханики, как они просто вошли на территорию и очутились в аду на земле. У капитана дрожали губы, когда он описывал вонь горелого мяса, лужи крови и испражнений, до невозможности искалеченных заключенных, умолявших прикончить их.
– Не могу больше об этом, – сказал он. – Но я считаю, генерал Фуэрте – настоящий освободитель, его можно сравнить с Мартином и Боливаром. Такого человека уже не будет.
Дионисио разволновался, глаза блестели от слез:
– Он и для меня герой. Но все знают, что убили-то его военные. Даже катафалк взорвали на похоронах. Мой отец публично заявил об этом, когда сменял его на посту губернатора.
Капитан подался вперед и очень искренне произнес:
– Только не совершайте ошибку – не думайте, что форма любого превращает в чудовище. Не забывайте, армия и расчистила всю эту грязь, и делали это такие люди, как ваш отец.
– И вы.
– У меня тост, – сказал капитан. – За демократию и за память о генерале Фуэрте!
– Да здравствует демократия и светлая память ему!
Они выпили залпом и посидели молча; затем беседа продолжилась. На прощание Дионисио с капитаном долго жали друг другу руки и обнимались.
– Надеюсь, еще увидимся, Дионисио. Пиши свои письма.
– Пусть только Аника напомнит мне их известить, что я жив, а то сам забуду и они решат, что пишет самозванец. Знаешь, Фелипе, ты – первый, кто сказал мне, чтоб я писал и дальше. Все уговаривают остановиться.
– Генерал Фуэрте не останавливался. Ты – генерал среди гражданских и ведешь такой же бой. Только, ради бога, побереги при этом мою сестру.
Капитан уехал, и Дионисио сказал:
– Чудесный парень. Очень он мне понравился, хоть и военный.
– Ты за весь вечер слова мне сказать не дал, – пожаловалась Аника. Потом задумчиво хмыкнула: – Неудивительно, что вы поладили. Вы похожи, словно братья.
– В день, когда я стану похожим на армейского офицера, все в мире перевернется.
– Тогда уже точно все перевернулось.
Дионисио не встретится с Фелипе до того самого дня в Кочадебаходелос Гатос, когда, к обоюдному изумлению, они обнаружат, что бок о бок сражаются за общее дело.
Часть вторая
Враг преследует душу мою, втоптал в землю жизнь мою, принудил меня жить во тьме, как давно умерших, – и уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое. Вспоминаю дни древние…