Сеньор Виво и наркобарон
Шрифт:
Через несколько часов, совершенно взмокнув, натолкавшись в давке среди мешков с кокосовыми орехами и чавкающих поросят, бог знает сколько времени проторчав на дороге в ожидании, пока крестьяне перегонят зебу, мельком увидев кусочки безмятежного Карибского моря, насмотревшись на пальмы, что махали, точно сигнальщики, резными листьями и приглашали в спасительную тень, Аника и Дионисио добрались до Новой Севильи.
Там на окраине города, в небольшом пансионе на улице Санта-Марта они легко нашли свободную комнату. Темноватую и прохладную, хотя без вентилятора и почти без движения воздуха. В кроватях водились клопы, на общей кухне – тараканы, зловонная уборная засорилась. Дионисио сходил в магазин за чистящими порошками и вантузом, Аника тем временем раскрыла балконные ставни и сдвинула
– Милый, пойдем к морю.
Плавки и купальник они надели прямо под одежду.
Берег был усыпан банками из-под кока-колы и пепси, пустыми пачками «Мальборо» и «Кента», кучей неуничтожимых пластиковых обломков экономической экспансии Соединенных Штатов. Дионисио поднял пустую банку кока-колы:
– Все бы ничего, если б оставили название «инка-кола».
– Тут купаться-то можно? – спросила Аника. – Куда здесь нечистоты сливают?
– По-моему, канализация уходит по берегу в другую сторону. Но вот, говорят, акулы жрут здесь по человеку в год, особенно тех, кто в желтых купальниках. Слава богу, у тебя зеленый, а у меня плавки голубые.
– В этом году акулы уже отметились?
– Видимо.
– Вот и хорошо.
Стоял восхитительный денек, на небе ни облачка, от жары можно спастись только в воде; Аника чувствовала, что наконец сможет загореть и перестанет отличаться от прочего населения страны. Она бултыхалась в воде, потом выходила на берег, до изнеможения валялась на солнышке и снова бросалась в море. Глядя, как она смешно плавает брассом, Дионисио чувствовал, что любовь, не давая дышать, вновь затопляет его.
– Только не вздумай дурачиться! – кричала Аника. – А то я контактные линзы выроню! Смотри, если потеряю, ты у меня без зубов останешься!
Обнявшись, они стояли по горло в воде, солоновато целовались, и под самыми подбородками плескались волны. Она опустила руку, коснулась его, почувствовала, как он твердеет, а его рука скользнула к ней между ног и даже в воде ощутила, как она исходит соком, набухая. Аника взглянула сияющими глазами и пробормотала:
– Ах ты, старый греховодник!
В пансионе она сказала:
– У меня приятный сюрприз. Тебе больше не нужно пользоваться резинками. Я перешла на таблетки.
Дионисио изумился. Этот способ считался почти недоступным, и он не знал никого, кто бы им пользовался.
– Ты шутишь? – спросил он.
– Нет, дорогой, таблетки дал мне врач отца. Он привез из Западной Германии для богатых клиентов.
Дионисио припомнил, что как-то читал про таблетки в журнале:
– Но ведь надо принимать целый месяц, пока начнут действовать.
– Знаю. Я уже и принимаю месяц, – соврала Аника и, страшась его безошибочной способности угадывать ложь, сделала вид, что взбивает подушки.
Потом они с жадностью набросились друг на друга и очутились на кровати Аники. Из-за отсутствия практики то и дело сбивался ритм, а Дионисио, непривычный к острому ощущению соприкосновения с живой плотью, кончил слишком быстро. Но все равно они чувствовали, что вновь, словно по волшебству, влюблены, они смеялись и целовались, шептали нежные глупости, сплетясь в темноте, чувствуя, что после долгой отлучки вернулись домой.
37. Танец огня (2)
Лазаро проплыл на каноэ через трущобный городок, где обнищавшие переселенцы, изгнанники, беспринципные жадины и романтики-оптимисты искали золото. Деревья в этом тропическом аду не росли.
Лазаро скучал по лесу. Обезображенный болезнью, он шел по обезображенной раскопками оголенной земле. Точно термиты, люди копошились в громадных ямах, поднимая бадьи с породой по мерцающим желобам из беспорядочно вырытых на лике земли дыр. Люди копались среди груд пустой породы, а промывали ее в реке, отравляя воду и себя ртутью.
Ниже по течению
Работяги, рахитичные скелеты, ночью восстанавливали силы на городских помойках, укрывшись под навесами из рифленого железа. Индейские девушки с отвислой грудью, впалыми от недоедания животами и безжизненными глазами, скорые переселенцы в мир иной, в обмен на самогон и несколько сентаво одаривали пьяниц своей благосклонностью. Девушки умирали от сифилиса или инфлюэнцы, река забирала их младенцев и отдавала немногим еще оставшимся диким зверям; прибывали новые девушки, и вооруженные люди в лодках устраивали на них облавы или подкупали обещаниями подарить бусы и найти богатого мужа, у которого одежды из шкур абсолютно черных ягуаров. Пройдя через многочисленные избиения и изнасилования, девушки поймут: вытерпеть настоящее и забыть о прошлом помогают бутылка и мужик с остекленевшими глазами и чахоточным кашлем, копошащийся у тебя между ног.
По ночам разносилось эхо выстрелов: кто-то убивал ради нескольких крупинок золота, добытых за месяцы немилосердного труда. Днем окруженные телохранителями скупщики принимали золото по безбожно низким ценам; те, кто отказывался от подобных сделок, просто исчезали, и о них никто не вспоминал, кроме, быть может, верных возлюбленных, которые ждали, что рудокопы вернутся домой богачами, хотя, по правде говоря, с самого начала знали, что потеряли любимых навсегда.
Национальная Армия, сначала появившаяся здесь для освоения земель и строительства «Нового Рубежа» во имя Отечества и Экономического Прогресса, с ужасом наблюдала, как разрастается общественный беспорядок, и понимала, что ей с ним не справиться. Офицеры мучились от песчаных блох, от личинок под кожей и беспомощно смотрели, как солдат косят невиданные лихорадки и от жары терзает слабоумие; в ответ на душераздирающие мольбы о медицинской помощи и подкреплении приходили только бодрые депеши с указаниями «продолжать исправно нести службу». Некоторые командиры в надежде, что подразделение отзовут, посылали рапорты, где говорилось, что обстановка спокойная, и в дальнейшем пребывании здесь военных частей нет нужды. Многие солдаты дезертировали и сгинули в лесах, часть погрузилась в «золотую лихорадку», большинство так или иначе нашли тут свою смерть.
Лазаро пополнил армию нищих, что надеялись прожить на крохи, падающие со столов призрачного изобилия. Священник дон Игнасио сжалился над уродством Лазаро и отдал монашескую сутану с капюшоном, которую носил сам, до того как покинул монастырь, дабы заботиться о заблудших чадах осклизлых ям и золотоносной грязи. Дон Игнасио расстанется с жизнью, получив нож в спину от грабителя, которому приглянется костяное распятие, а Лазаро будет носить сутану до конца дней своих.
Руки и ноги теряли чувствительность, плохо слушались, деревенели. Переносица провалилась, и тень от капюшона скрывала отсутствие носа и верхних зубов, что расшатались и выпали. Веки толком не прикрывали глаза, и, спасаясь от сокрушительного солнечного света, Лазаро выискивал уголки потемнее, где его просьбы о подаянии превращались в бесконечные молитвы страдальца, а на самом деле – в безадресный укор Богу.
В этом злосчастном городе, что поразил бы воображение Иеронима Босха, Лазаро извлекал выгоду из своего недуга, в тавернах взимая по пятьдесят сентаво с желающих загасить сигареты о его конечности. Пьяницы тыкали окурками даже в гнойные омертвевшие язвы – любителей острых ощущений забавляло, как шипит сигарета, пропитываясь кровью и гноем. За пять песо Лазаро затем под радостные вопли и гиканье съедал эти окурки. Он бы и сам улыбнулся, но лицевые мышцы парализовало. Еще за пять песо Лазаро позволял отважным колонистам срезать шишковатые наросты со своих ног и рук; так он наказывал себя за постигшее несчастье и зарабатывал на жизнь. Все бы ничего, да только физическое состояние не давало противостоять наскокам ночных грабителей и банд злоумышленников.