Серапис
Шрифт:
Когда наступили сумерки, старик поспешил зарыть в землю свои деньги. У него явилась какая-то странная уверенность, что он один спасется от общей катастрофы.
Взрослые и дети расположились спать под открытым небом. Весенняя ночь была тепла, и каждый боялся погибнуть под обломками собственного жилища, если наступит катастрофа. Следующий день был еще более удушлив и зноен. Домашние Медия жались один возле другого под жидкой тенью пальмы и фигового дерева, единственных крупных растений в его миниатюрном саду.
Но сам хозяин не оставался ни минуты в покое, несмотря на сильнейшую жару. Он уже несколько раз бегал в город и торопливо возвращался домой, чтобы еще более усилить беспокойство своей семьи, сообщая жене и дочери разные ужасы, о которых ему передавали словоохотливые знакомые.
Совершенно сбитый с толку всем виденным и слышанным, Медий вел себя, как сумасшедший. На него попеременно нападали то пароксизмы нежности к своим близким, то порывы необузданного бешенства. Хозяйка дома не уступала ему в малодушии. Настояв на том, чтобы муж и дети умастили благовониями домашний алтарь, она тут же принималась богохульствовать. Узнав, что имперские полки окружили Серапеум, вздорная женщина надругалась над изящными изображениями богов, а минуту спустя дала обет принести новую жертву бессмертным. Одним словом, в доме происходила невообразимая сумятица, и чем выше поднималось палящее солнце, тем невыносимее становились душевные и телесные страдания каждого. Обе рабыни, служившие Медию, отказались готовить обед, потому что для этого приходилось оставаться под крышей, а они с минуты на минуту ожидали разрушения дома. Вся семья кое-как утолила голод хлебом, сыром и плодами.
Дада не могла скрыть своей досады и каждый раз с сомнением покачивала головой, когда одна из женщин уверяла, будто бы чувствует подземные удары или слышит отдаленные раскаты грома. Девушка сама не могла объяснить, почему она не разделяет общего беспокойства, несмотря на свою природную робость. Ей было искренне жаль томившихся напрасным страхом женщин и детей.
Между тем в семействе актера никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Бедной Даде стало невыносимо скучно, так что ее обычная веселость понемногу начала сменяться унынием. Сверх того, нестерпимый зной африканского солнца действовал на девушку удручающим образом. Наконец, после полудня, она вздумала выйти из сада и стала отыскивать глазами Папиаса. Мальчик сидел в огороде, наблюдая за толпами народа, стремившегося в церковь Св. Марка. Дада присоединилась к ребенку. Вскоре из открытых дверей христианского храма донеслось хоровое пение.
Она жадно ловила мелодичные звуки; потом, когда они замолкли, девушка вытерла своим пеплосом вспотевший лоб малютки и сказала ему, указывая на церковь:
— В этом здании, должно быть, прохладно!
— Конечно, — отвечал мальчик. — В церквах никогда не бывает жарко. Знаешь что, Дада? Давай отправимся туда.
Эта мысль понравилась молодой девушке, которая очень желала побывать в одной из христианских церквей, куда ходила ее любимая подруга Агния. Даде хотелось также попробовать петь христианские молитвы или, по крайней мере, послушать хоровое пение.
— Пойдем! — сказала она Папиасу, направляясь в опустевший дом, чтобы пробраться оттуда через атриум на улицу.
Медий заметил ее уход, но не подумал удерживать молодую девушку, поскольку им овладело тупое равнодушие ко всему на свете.
Какой-нибудь час тому назад старый актер строил планы на будущее, рассчитывая улучшить свои материальные средства с помощью Дады и Папиаса, которых он хотел подготовить к сценическим представлениям; но теперь все это казалось ему неосуществимым ввиду приближавшейся неминуемой катастрофы.
Несколько минут спустя молодая девушка дошла до церкви Св. Марка, являвшейся древнейшим христианским храмом в Александрии. Здание состояло из притвора, так называемого нартекса, и самой церкви, продолговатого зала с плоским потолком, выложенным квадратами из потемневшего дерева. Двойной ряд колонн поддерживал крышу, а прозрачная решетка разделяла церковь на две части. У задней стены с одного края было устроено возвышение, где стоял стол, возле него по кругу размещались стулья. В самой середине, с той же стороны, было оставлено свободное пространство, которое отличалось высотой потолка и художественной работой. В данную минуту здесь никого не было, но по церкви расхаживали почтенные дьяконы в парчовых таларах 57 . В центре преддверия, возле маленького фонтана, толпились кающиеся. Истерзанные спины и унылые лица придавали им необыкновенно жалкий вид. Они внушили Даде еще больше сострадания, чем те напуганные люди, которых она видела вчера у храма Исиды.
57
Талар (греч.) — длинная одежда.
Ей захотелось вернуться обратно, но Папиас тащил девушку вперед. Войдя через высокую дверь в саму церковь, она с облегчением перевела дух и почувствовала себя особенно хорошо. Здесь было немного молельщиков; приятная прохлада и мягкий полусвет действовали живительным образом на истомленное тело.
Тонкий запах ладана и тихое пение молящихся расположили душу девушки к невольному благоговению, а когда они сели на одну из скамеек, то ей показалось, что здесь она вполне ограждена от всякой опасности.
Церковь Св. Марка походила на мирный уголок, и, по мнению Дады, во всей Александрии едва ли было другое место, где бы человек мог так спокойно отдохнуть, как здесь.
Некоторое время, забыв все на свете, она наслаждалась прохладой, миром, благовонием ладана и пением, как вдруг ее заинтересовал разговор двух женщин, сидевших поблизости на церковной скамейке.
Одна из них, с ребенком на руках, прошептала другой:
— Почему ты сидишь здесь вместе с некрещеными, Анна, и что делается у тебя дома?
— Я не могу долго оставаться в церкви, — отвечала другая, — и мне решительно все равно, где сидеть. Отсюда, по крайней мере, можно выйти, не мешая другим. Врач сказал, что сегодня наступит кризис, и мне ужасно захотелось помолиться.
— Вот и прекрасно; оставайся здесь, а я пойду к вам в дом и присмотрю за ребенком. Мой муж подождет меня немного.
— Благодарю за готовность услужить; за моим мальчиком ухаживает Катерина, и я вполне могу на нее положиться.
— Тогда давай хоть помолимся вместе за милого крошку!
Дада не пропустила ни единого слова из разговора двух матерей. Женщина, пришедшая в церковь просить у Бога облегчения своему страждущему ребенку, отличалась особенно приятным лицом. Видя, как обе христианки склонили головы и, скрестив руки, неподвижно сидели с опущенными глазами, она сказала сама себе: «Теперь они молятся за больного мальчика». При этом девушка невольно последовала их примеру и тихонько прошептала: «Бессмертные боги или Ты, христианский Бог, повелевающий жизнью и смертью, исцели маленького сына этой бедной женщины. Когда я опять вернусь к своим, то принесу тебе в жертву сладкое кушанье или петуха, потому что ягненок стоит очень дорого».