Сердце бога
Шрифт:
Евгений Федорович, крепкий сорокалетний мужчина, прошел войну. В тяжелейшем сорок первом, когда медалями не баловали, награжден был орденом Красной Звезды, в сорок втором ранен и комиссован по болезни. Выучился в техникуме, потом в институте, работал инженером – вот на таких людях, как он, рукастых, головастых и безотказных, и держалось производство королевских ракет и спутников. Владик даже немного робел при нем – кто он в сравнении с Евгением Федоровичем? Сосунок, теоретик без году неделя.
Смирновы владели личной автомашиной «Москвич», купленной за девять тысяч рублей. В те годы, в отличие от позднесоветских времен, приобрести автомобиль можно было свободно: приходи
Однако Евгений Федорович был охотником и рыболовом. И кабанчика порой с друзьями заваливал. И утку бил. И с Селигера мешки рыбы привозил. Порой по грибы, по ягоды всей семьей выбирались, полный багажник боровичков добывали. Жена, красавица Ядвига, хоть и ворчала на отсутствие Федорыча в законный выходной, однако против фактов пойти не могла: семье от его трофеев выходило большое продуктовое подспорье.
Вот к этому человеку Владик и отправился – договориться, чтобы тот, как придет время, отвез Галю в роддом Грауэрмана. «Отвезу! – похлопал его по плечу Евгений Федорович. – Если вечером или ночью случится, беги прямо домой ко мне, я никуда не собираюсь в ближайшее время. А если днем вдруг прихватит – на завод звони, отпрошусь, приеду. Доставим женушку для рождения нового советского человека, куда скажешь». – «Бензин я вам компенсирую», – проблеял Иноземцев. «Стыдно мне даже слышать такие речи», – усмехнулся автовладелец.
Роды, как это часто бывает, начались в самое неподходящее время – в ночь на тот самый понедельник, когда Владику предстояло прочесть лекцию спецотряду ВВС. Сначала сильно тянуло внизу живота, потом отошли воды, и Галя стала трепать за плечо мирно спящего супруга. «А? Что?» – заметался он спросонья. «Кажется, началось», – простонала жена. «Одевайся! – вскинулся он. – Сможешь сама?» – «Конечно, смогу». Иноземцев натянул брюки, впрыгнул в валенки и, на ходу застегивая тулуп, бросился по тропинке к Смирновым. «Как бы не опоздать, как бы не опоздать», – билось у него в голове. Подбежал к дому, стал барабанить, как условлено, в окошко. Буквально через секунду там показался заспанный Евгений Федорович в нательной рубахе. Закивал головой, прокричал сквозь рамы: «Сейчас буду». Владик понесся назад.
Галя уже оделась и безучастно сидела на диване в «гостиной». Кажется, ее отпустило. «Может, ложная тревога?» – с надеждой спросила она. «Все равно поедем, – мотнул головой молодой муж, – врачи разберутся». Через пять минут подъехал поднятый по тревоге Евгений Федорович – молодые супруги увидели в окно силуэт машины. Владик помог Гале надеть пальто и ботики. Вышли. Евгений Федорович выскочил из-за руля, открыл заднюю дверцу, усадил роженицу. Иноземцев сел на задний диванчик с другой стороны, держал супругу за руку.
Поехали. Машин на улицах поселка не было вовсе. Быстро добрались до Ярославского шоссе, где на пересечении круглые сутки бдил орудовец, охранял единственный автомобильный въезд в режимный поселок. Полушутя отдал Смирнову честь – тот тоже, не снижая скорости, приложил руку к своему кепарику. Личных автомобилей тогда было настолько мало, что чуть не все их обладатели лично знали друг друга, а уж регулировщиков и подавно. Галя вспомнила, что не прошло трех месяцев, как она ехала
– Знаешь, Владик, я страшно виновата перед тобой, – начала она.
– Не слушай ее! – перебил с водительского сиденья Евгений Федорович. – Это ее на покаяние занесло. Моя Ядвига Александровна, наоборот, всю дорогу, когда рожать ехали, меня костерила: хам, мерзавец, ничего по дому не делаю, только с дружками по лесам шляюсь. А потом, когда их из роддома с Жеником-младшим выписали, говорит, и не помню, чтоб чего-то высказывала.
– И как она? – сдавленным голосом спросила Галя. – Как она рожала?
– Больно, конечно, было, пришлось помучиться. Зато, как родишь, сразу все проходит. И даже не вспомнить, что болело.
– А если я не рожу? – со страхом проговорила Иноземцева.
– Родишь-родишь! Все рожают! Помню, я у эвакуированной сам роды в сорок втором принимал. Прибилась к нам, когда к Сталинграду отступали. Прямо в стогу разрешилась, на шинелке. И ничего. А тебя со всеми удобствами, на лимузине, к Грауэрману. Еще как родишь!
Они проехали новую границу Москвы – кольцевую автодорогу и через Лосинку стремительно приближались к старой столичной границе – окружной железнодорожной трассе. «Только бы переезд на Северянине был открыт, – молился про себя Владик, – только бы открыт!» Временами на том переезде простаивали в ожидании и по полчаса.
Но им не повезло: шлагбаум оказался опущен, и, похоже, давно, потому что перед ними оказалась пара десятков машин – в основном, конечно, грузовых, но и один начальственный «ЗИС» в очереди имелся. Евгений Федорович пристроился в хвост, как положено, но Владик выскочил из машины и понесся бегом в голову железной очереди. Подбежал к двум первым полуторкам, постучал в окошко: «У меня там, в машине, жена рожает, можно проедем первыми?» – «О чем речь!» Владик от семафора замахал Смирнову рукой. Тот выбрался на встречную полосу и подъехал к самому шлагбауму. Владик запрыгнул в авто, а там юную супругу прихватила очередная схватка, и она закусила губу и снова до боли стиснула руку мужа.
– Успеем? – с надеждой спросил молодой муж у водителя.
– Конечно, успеем! По моим наблюдениям, еще часа четыре, не меньше, пока разродится.
И тут проехал наконец бесконечный товарняк, станционный громкоговоритель что-то прохрипел, и шлагбаум открыли. Евгений Федорович первым пролетел переезд.
Не прошло и пятнадцати минут, как они припарковались в районе Арбата. Владик подхватил жену под руку с одной стороны, Смирнов с другой, и они пошли в приемный покой.
– Вас просили принять, от Семена Аркадьевича, – произнес в окошко Иноземцев условленную фразу и протянул паспорт супруги. Санитарка пошуршала бумажками, а потом крикнула куда-то за спину: «Вера! Люба!» Через пару минут из больничных покоев вышла, позевывая, тетка в белом халате, провела Галю и Владика в комнату с голыми стенами и кушеткой, застеленной клеенкой, и с равнодушным радушием сказала: «Переодевайся, касатка, в больничное. А ты, парень, одежку-то ее забирай», – и вышла.