Сердце бога

Литвиновы Анна и Сергей

Краем своего склеротического мозга он, вероятно, все же понимал, что меня интересует совсем другое, однако пока не выговорил запланированное, не остановился. «И все-таки расскажите мне о Старостине», – пропищала я. Пайчадзе свирепо зыркнул из-под огромных седых бровей и потащил меня к одному из стендов. Там имелась фотография мощного старикана в гражданском пиджаке, но с орденскими планками. Лицо у него, что называется, было волевое – как у советского артиста Михаила Ульянова в роли председателя колхоза. Мой добровольный экскурсовод повторил пассаж о Федоре Кузьмиче как о видном организаторе производства.

«Скажите, – попросила я,

невольно входя в роль журналистки, – а вы можете рассказать о нем что-то живое? Яркое?» Старикан лишь на секунду задумался, а затем, видимо, с легкостью переключился на новую программу и вывалил на меня целый ворох воспоминаний о секретаре парткома (на правах райкома). Все они оказались похожи друг на друга как две капли воды. Например. На предприятии не удавалось наладить выпуск нового изделия, подводили смежники. Или – было трудно с детскими садами. Или с жильем для молодых специалистов. Или с постройкой загородной базы отдыха. И тогда Федор Кузьмич говорил: «Я дойду до самого…!» – тут называлась фамилия из прошлого, которую я вроде бы слышала, но которая мне ничего не говорила: «До самого Устинова… Самого Промыслова… Самого Косыгина… – и как финал-апофеоз: – Самого Брежнева…» Всякий раз парторгу Старостину удавалось настоять на своем, и заканчивался каждый эпизод его эпоса одинаково: все налаживалось, смежники переставали подводить, детские сады, базы отдыха и общежития возводились бравыми темпами.

«А о его военной биографии вы не расскажете? Ведь Федор Кузьмич, насколько я знаю, был генерал-полковником в отставке?» – прорвалась я, когда эпизоды жития Старостина окончились.

– В военные годы, – торжественно провозгласил Пайчадзе, – Федор Кузьмич был полковником, а затем генералом военной контрразведки СМЕРШ. А потом служил в органах. Поэтому за такого рода информацией вам следует обратиться в соответствующие инстанции с официальным запросом. – Слова «органы» и «инстанции» он произнес, торжественно и благоговейно понизив голос. «Ну, ни в какие инстанции я обращаться не буду», – чуть не брякнула я, но вовремя схватила себя за язычок. Вместо этого осведомилась:

– А после того как Старостин вышел на пенсию? Чем он занимался? Как поживают его дети, другие родственники?

И вот тут Пайчадзе впервые заговорил человеческим голосом. Вероятно, вопрос пенсионерского бытия и последующей скорой кончины задел его за живое.

– Федор Кузьмич, конечно, будучи на заслуженном отдыхе, встречался и с работниками предприятия, и с пионерами и школьниками, – вздохнул он, – выступал в различных аудиториях… Но довольно скоро перестал иметь возможность делать это.

– А что такое? – жадно осведомилась я.

– Он захворал.

– Чем?

Мой экскурсовод вздохнул еще раз:

– Сейчас это называется болезнь Альцгеймера. Тогда именовалось проще: старческий маразм.

– И когда это случилось?

– Точно не могу вам сказать, но в течение двух или даже трех лет он был, что называется, маловменяемым. Родным его, конечно, пришлось тяжело и даже очень тяжело. Помню, мне дочка его, Лера, рассказывала – мы ведь с ней почти ровесники. Жаловалась: отец на всех кричит, командует, стучит палкой, даже пытается распускать руки.

«Вот оно!» – с восторгом подумала я. В разговоре наконец-то наступил момент истины. Не зря я приезжала сюда и выслушивала Пайчадзе.

– И чем дело кончилось? – поинтересовалась я.

– А чем оно могло кончиться? – грустно переспросил старик. – Помню, Лера нанимала

ему сиделок круглосуточных, платила им огромные деньги. Ведь и она, и супруг ее, Вилен Витальевич, работали. Намучились они все, короче говоря. Поэтому, когда Федор Кузьмич умер, близкие, конечно, восприняли это как избавление. – Тут он спохватился: – Только это я вам сказал не для записи! Не вздумайте об этом писать! Если такое случится, я первым опротестую вашу публикацию!

– Что вы, что вы, – успокоила старичка я. – Совершенно я не собираюсь делать эти факты достоянием гласности. Можете быть абсолютно уверены. А случайно нет ли у вас телефона дочери Старостина?

– Конечно, есть, – просто молвил Пайчадзе и вынул из кармана пиджака стариннейшую записную книжку в кожаном переплетике, лоснящемся от долгих лет эксплуатации. Давненько я не видывала бумажных записнушек. Я возликовала. Старик перелистал странички. Я заметила, сколь много абонентов вычеркнуты – или их фамилии обведены траурной рамкой. Наконец ветеран продиктовал мне номера Валерии Федоровны Кудимовой, в девичестве Старостиной. Это была неоценимая находка. Чувствуя, что ухватила удачу за хвост, я спросила, а не знает ли экскурсовод ее адрес. Тот секунду поколебался, но продиктовал – то был тот самый дом на Кутузовском проспекте! В третий раз пытая удачу, я осведомилась, не знает ли Георгий Михайлович, на каком кладбище мой Федор Кузьмич похоронен. И сей факт оказался отражен в кондуите бравого старичка! Он назвал мне не только кладбище – Богословское (совпало с данными из Интернета), – но и номер участка.

О подобной удаче можно было только мечтать. Я тепло распрощалась с Пайчадзе и даже погладила его холодную, восковую руку. У меня мелькнула мысль: а не послать ли мне Рыжова с его подмосковным поселком и немедленно заняться Лерой Кудимовой (Старостиной)? А также съездить на могилку экс-генерала (это тоже почему-то казалось важным)? Но потом я подумала, что обижать старичка-барда и отменять назначенную встречу будет явным свинством. И я отправилась на Белорусский вокзал и покатила в Черенково, где проживал отставник.

Поселок, где обретался подполковник в отставке, оказался старым и потому довольно разношерстным. Ведомая навигатором, я шагала по тенистой дачной улице. Лачуга и халупа вдруг сменялись форменным дворцом, за ним следовала русская изба, за которой вдруг вырастало альпийское шале. По нужному мне адресу оказался забор среднего достатка. За ним просматривался дом – довольно большой, но построенный, видать, в советские времена нехватки стройматериала: замурзанный кирпич, шифер на крыше, сваренные из арматуры решетки на окнах. Я нажала кнопку беспроводного звонка. Минуту спустя мне открыл сам хозяин Радий Рыжов – я узнала его по фотографии на сайте. Был он из той же серии, что старик Пайчадзе, – в рубашке, заправленной в брючки, с седым венчиком волос, однако бравый, подтянутый, даже худой и бодрый.

Я поздоровалась с ним – громче, чем нужно. Почему-то решила, что у отставника имеются проблемы со слухом.

Он посмотрел на меня в некотором остолбенении. Рыжов, казалось, был не в силах выговорить ни слова. Вид у него был такой, словно я оказалась привидением или восставшим из гроба призраком. Я даже подумала, что Рыжов не в себе и я вплетена в чреду его галлюцинаций. Но – нет. Поэт и исполнитель, пристально вглядевшись в мое лицо, вдруг пораженно прошептал: «Жанна?! Ты?!»

Но потом что-то понял, закрыл лицо рукой и навзрыд заплакал.