Сердце Дьявола 2
Шрифт:
Голос "трешки" окрасился злорадными нотками.
– Что кстати? – переспросил Бельмондо, заподозрив неладное.
– Я не хотела вам говорить...Сюрприз хотела устроить...
– Какой сюрприз? – заволновался уже я.
– Приятный, приятный, не беспокойтесь. Худосоков вас там дожидается.
– Он главный там, наверное... – насупился Баламут.
– Да нет, на общих основаниях.
– А как же с переходом В3/В4? – спросила Ольга. – Вы так Адом своим увлеклись, что забыли о главном.
– Я его контролирую, – важно ответил "трешка". – Теперь без моего ведома ничего не случится. А теперь идите!
– Погоди нас отправлять, – присел Баламут перед "трешкой". – Я хочу спросить и вот о
– Я вам удивляюсь! Вы говорите себе – вот это настоящее, это жизнь, а это – фикция, фантом, обман зрения. Тогда как на самом деле все наоборот. Жизнь – это обман зрения, жизнь – это второстепенное. Многие, кстати, религии совершенно справедливо это постулируют. Главное, настоящее, начинается за ней, за жизнью, за чередой жизней. Однажды, прожив миллионы жизней, твоя душа перестанет цепляться за плотские одежды и умчится в космос, умчится в безвременный вакуум и будет жить лишь воспоминаниями, переплетенными с воспоминаниями других душ... И будет смеяться, как она миллиарды раз боялась смерти, миллиарды раз дрожала за свою жизнь, как она миллиарды раз страдала из-за ревности, зависти, как она переживала свое уродство и неудачливость, как она верила шарлатанам, задорого продававшим то, что есть у каждого. И как она всеми силами оттягивала это чудесное владение всеми Вселенными, как она берегла себя, как по сути дела отказывалась от жизни, окружая себя забором из привычных вещей, людей и событий...
– Тень на плетень наводишь, – махнул рукой Баламут, не дав "трешке" закончить. – Ну ладно, если что будет не так, мы тебя из преисподней достанем.
Трахтенн был мариянином и летел спасать мариинскую цивилизацию. Спустя несколько грегов, ему суждено превратиться в человека. Превратившись, он, без сомнения, поведет себя как добропорядочный гражданин Синии... То есть с точностью до наоборот.
Короче, ему было о чем подумать. Но одно было ясным, как день – Мыслитель думать не будет. Он лишит жизни Трахтенна-человека. Вне всякого сомнения, в его программе предусмотрена возможность уничтожения капитана корабля в определенных нештатных ситуациях.
Трахтенн не хотел быть убитым. "А ведь время работает против Марии... – думал он, вглядываясь в свое отражение в настенном рефлекторе. – Против Марии и в пользу Нинон..."
10. Друг Кукарра. – Костыли, книксен и медленный вальс. – Дурной вкус и звезда Давида.
– Что-то мне все это не нравиться... – сказал Баламут, усаживаясь за обеденный стол. – Может, разобрать ее на части пока не поздно?
– Глупости! – в один голос воскликнули Вероника с Ольгой. – Она такая лапушка!
– И железка к тому же, – добавила София. – Она все сделает, чтобы нам с вами было хорошо. Ведь мы для нее и няньки, и собеседники. Да и кто в ней сидит? Мы ведь сидим! И, следовательно, она наша родственница. Наша сестра и ваш брат.
– Ладно, ладно, уговорила, – махнул рукой Баламут. – Пусть живет. Давайте вечерять.
Как только он это сказал, в столовую вошли официанты и ровно через минуту наши фужеры искрились шампанским.
– Слушай, Коля, – спросил я, любуясь игрой выжимок французского лета, – я вот все думаю, зачем Ленчик столько шампанского в Центр натаскал? Ведь сам он не пьет и его подчиненные ни-ни?
– Да, – согласился Бельмондо, – второй год пьем, а все не кончается... Загадка. Надо будет спросить его при встрече.
Мы все, кто с недоумением, а кто и с откровенным испугом, посмотрели на Бориса – похоже он не сомневался в том, что Худосоков еще не раз окажется у нас на пути. Настроение, и без того неважное, упало, мы выпили, не чокаясь. Не успели опорожненные фужеры опуститься на стол, как на всех накатила сонливость. Я боролся со сном успешнее
Проснулись мы на поляне под Кырк-Шайтаном, связанные по рукам и ногам. Наши глаза еще не привыкли к яркому полуденному солнцу, как из-за горы, натружено тарахтя, вылетела Ми-восьмерка цвета хаки. Спустя три минуты она приземлилась невдалеке, тут же из нее выскочили чернокожие(!!!) солдаты. Еще через пару минут мы были схвачены и брошены на ребристый пол винтокрылой машины. Стоит ли говорить, что перед погрузкой наши рты были заклеены липкой лентой, а на головы надеты черные матерчатые мешки?
...Сколько продолжался перелет неведомо куда, сказать я не берусь. С вертолета мы были перемещены в насквозь пропахший керосином транспортный самолет. Раз десять он взлетал и садился, пока нас, полумертвых от голода и холода, не выгрузили в маленьком африканском аэропорту (в щелочку в мешке, надетом на голову, я разглядел на обочине посадочной площадки стайку толстых вислогрудых африканок). Через пятнадцать минут после приземления мы мчались в машине (по-видимому – в крытом грузовике) по хорошему шоссе, а еще через полчаса нас выгрузили, перетащили в какое-то просторное помещение и лишь там освободили от мешков, наклеек и пут.
– Опера "трешки" "Приплыли", – первым выразил свои чувства Баламут, со сморщенным от боли лицом растирая онемевшие руки. – Похоже, ребята, мы в теплой Африке...
– Не ходите, дети в Африку гулять, – механически продекламировал я, пытаясь привести бесчувственную Ольгу в сознание. Но видимых успехов добиться не успел – комната, в которой мы пребывали, неожиданно наполнилась чернокожими людьми в белых халатах. Они схватили каждого из нас под руки и куда-то потащили.
...Меня принесли в небольшое помещение с кафельными стенками, положили на кушетку и заколдовали над моим полубесчувственным телом. Сначала невозможно черная медсестра сделала мне несколько безболезненных инъекций в ягодицу и живот, затем клизму из пахучих трав, затем полуголый умащенный индус в тюрбане принялся массировать меня с ног до головы. Через полчаса я чувствовал себя как Марк Тайсон перед выходом на победный ринг и не преминул заметить, что у медсестры прекрасная фигура, весьма чувственные губки и что ее правое запястье несет отчетливые следы укусов крупного животного.
Я не успел спросить у красавицы, что за зверь так безжалостно ее искусал – сразу же после окончания массажа меня переодели в свободные белые одежды и провели в пиршественный зал. Да, настоящий пиршественный зал, с широкими столами, застеленными белоснежными скатертями, с услужливыми слугами и важным высоким метрдотелем.
Усевшись на свободное место, я начал разглядывать висящие на стенах натюрморты, очень неплохие. Как только я закончил с живописью и перешел к рассмотрению совершенно изумительного столового фарфора, вошли мои друзья. Стоит ли говорить, что все они выглядели весьма и весьма свежо, особенно девушки, особенно моя Ольга, особенно ее алые, ожившие губки...
– Мне, пожалуйста, африканского буйвола под винным соусом, – сказал Бельмондо, проходя мимо метрдотеля. И, обернувшись, серьезно добавил:
– Целиком, пожалуйста!
Пиршество получилось странным. Во-первых, нас посадили на большом расстоянии друг от друга, а во-вторых, не предложили меню. И в результате Баламут с Ольгой получили лишь жареную форель с плевочком картофельного пюре, Бельмондо с Софией – тушеные бобы в количестве трех дюжин на двоих, мне же с Вероникой предложили одно мясо. Я попытался поделиться с насупившимся Баламутом запеченным слоновьим хоботом, весьма аппетитным на вид, но моя попытка была довольно грубо прервана покрасневшим от негодования официантом. Ольга, по нескольким словам, произнесенным при этом метрдотелем, поняла, что мы находимся во франкоязычной стране, и обратилась к нему с просьбой объяснить происходящее. Выслушав ответ, перевела его нам: