Сердце джаза
Шрифт:
Мама спрашивает, как все прошло в школе. Стеффи запихивает в рот котлету и кивает вместо ответа.
За окном кромешная тьма.
Вечером она приступает к делу. «Хо-хо-хо», – имитирует Стеффи и пытается сделать голос охрипшим, чтобы казалось, будто смешки исходят из горла.
«Хо-хо-хо», – шепчет Венке на шведском с норвежским акцентом.
«И огонь моей страсти так губителен», – подпевает Стеффи.
После двух куплетов она протяжно поет «О-о-о» вместе с драматичным дуэтом Венке Мюре и Повела Рамеля. А вибрато не так уж сложно сделать, это же не рифма.
Разучив часть, Стеффи достает гитару. Пом, подом – звучит квинтаккорд.
Носки сушатся на батарее, вода из школьного толчка медленно испаряется. Приятный голос Повела сменяет на диске голос Венке. Чудесные слова и такая же музыка.
Глава 4
По дороге в школу Стеффи снова слышит музыку. Может, это знак, потому что первый урок – биология. Но может, это только игра ее воображения – так бывает, когда отличить иллюзорное от действительного не очень-то хочется.
Окно Альвара между тем открыто, и ей кажется, что она видит его лицо.
Стеффи слегка толкает дверь, и та открывается.
Биология обычно невыносима. Когда Гуннел вышел на пенсию, ему на замену пришла зеленая выпускница университета. Свою карьеру она начала с определения популярности учеников. Потом занялась худшими и возглавила проектную работу. Вероятно, ей хотелось закрепиться в школе, и она добилась своего.
Но Стеффи не проведешь, биологичка ее невзлюбила. Надо видеть, как эта Камилла улыбается, когда Карро начинает издеваться над Стеффи. А когда она объясняла дарвиновскую теорию о происхождении видов и выживании сильнейших, эта теория становилась подозрительно близкой к тому, что происходило у них в классе. На уроках биологии Стеффи упорно смотрела в книгу, чтобы Камилла не прочла ее истинные мысли в глазах. Биология и сейчас просто невыносима, а в феврале они, для полноты ощущений, приступят к теме половых отношений и сожительства.
Стеффи крадется по пустому коридору, как грабитель. Еще до того, как она подходит к двери Альвара, за поворотом показывается медсестра. От неожиданности Стеффи икает, и медсестра останавливается.
– Извини? – говорит она и смотрит на гостью.
– М-м-м … – произносит Стеффи.
Она, возможно, могла бы сказать что-то более внятное. Она ведь наизусть знает лирику Повела Рамеля на первом и втором компакт-дисках, уж могла бы что-то выдавить.
– Кого ты ищешь? – спрашивает медсестра. Ее голос кажется резким, а лицо в обрамлении прямых блестящих волос – холодным.
– Альвара, – выдыхает Стеффи.
Альвар широко улыбается, когда Стеффи заглядывает в его комнату.
– Да, конечно, – отвечает он медсестре на вопрос о том, действительно ли Стеффи пришла увидеться с ним. – Я как раз думал о том, когда мисс Стеффи Эррера заглянет ко мне…
– Так на чем мы остановились? – спрашивает он, когда дверь закрывается.
Стеффи отвечает одним махом:
– «О, мой дорогой, в этом мире только ты, ты один существуешь для меня. Каждая твоя черта – это чудо в миниатюре, созданное богами. Я боготворю твою изящную гладкую шею, милые ямочки на коленях, золотистый пушок в твоих очаровательных подмышках. О, я только и мечтаю о том, когда смогу обнять, поцеловать, приласкать тебя, о-о-о…»
Получилось не совсем так, как когда она разучивала песню дома. Теперь ее речитатив больше напоминает скороговорку.
Альвар смотрит на нее, будто бы переваривая все сказанное.
– Моя изящная гладкая шея, очевидно, была длиннее в те золотые времена.
Стеффи краснеет.
– Ну, м-м-м … – говорит она и вздыхает на манер Джулии.
Правда, вздохи Джулии всегда звучат так, будто исходят из глубины ее раздраженной души, а у Стеффи они демонстрируют смущение.
– Это из песни «Послание от Фрея», – поясняет она.
Альвар смеется.
– Милые ямочки…
Он садится на кровать, все еще смеясь, а его взгляд бродит по стене.
– Когда дело касается описания чуда любви, у Повела особо нечего позаимствовать.
Пока взгляд Альвара продолжает блуждать по стене, Стеффи какое-то время думает о радости любви. На самом деле она об этом почти ничего и не знает, за исключением того, что описывает Повел.
– Но об этом можно судить по – разному, – продолжает Альвар. – Одна печальная версия гласит, что Повел так и не испытал радости любви, а потому не смог описать ее как следует. Другая – что он, наоборот, был слишком хорошо знаком с этим чувством и из-за этого тоже не смог нормально все описать.
Альвар смотрит на Стеффи так, будто она понимает, что он имеет в виду. Взрослые обычно так не смотрят. Обычно приходится слушать их и делать заинтересованный вид, надеясь, что они скажут что-то стоящее. Но, как всегда, ничего стоящего они не говорят.
– Повелу удалось сохранить секрет своей любви при себе. А мы можем лишь сидеть и гадать, что он чувствовал. Вероятно, он этого и добивался, – заканчивает свою мысль Альвар.
Стеффи садится в кресло. Где-то в глубине души проносится мысль, что она сейчас должна быть на уроке биологии. В комнате Альвара пахнет мылом и старым граммофоном. Этот запах притягивает.
– Я ничего не знаю о радости любви, – говорит она.
Альвар втягивает носом воздух, прежде чем ответить.
– У тебя, вероятно, есть мама и папа, которые тебя любят.
– Да.
– Тогда ты уже кое-что об этом знаешь. А остальное придет со временем.
– Может быть.
– Будет, будет. Сколько тебе лет, Стеффи Эррера?
– Пятнадцать.
– Пятнадцать лет. Да, как и любой другой возраст, это хороший возраст, чтобы познать любовь и ее чудеса. Я рассказывал тебе об Аните?
– Не особо много.
– Что-то припоминаю… Но ведь я рассказывал тебе о Стокгольме?
– Ты лишь говорил, что ездил туда и что там была Анита.
– Значит, я не рассказывал, как все произошло.
– Нет.
– Мгм …. Я был еще мальчишкой, когда отправился в Стокгольм. Это было в сорок втором году.
Альвар был еще мальчишкой, когда сел на поезд до Стокгольма. Шел 1942 год. В то время добираться куда-то на поезде было весьма опасной авантюрой. Мать предупреждала его, что в поездах перевозят оружие и оно может взорваться в любой момент. Да и немцы могут затаиться где-нибудь в товарняке и схватить первого попавшегося путешественника, который сел не в тот поезд и не в то время [6] . Чем больше мама говорила о поездах, тем больше они представлялись Альвару железными чудовищами и тем больше он убеждался, что должен ехать именно поездом. Стокгольм притягивал его, словно магнит.
6
Здесь нужно пояснить, что, хотя Швеция придерживалась политики нейтралитета во Второй мировой войне, когда немцы запросили разрешение использовать шведские железные дороги для переброски войск в Норвегию, такое разрешение было дано. Вот почему мама Альвара боялась немцев, да и не только она.