Сердце моего Марата. Повесть о Жане Поле Марате
Шрифт:
…Ну вот наконец и все. Я снова в Париже. Будто никогда и не покидал его. Но что это?.. Я иду по знакомым улицам и словно бы не узнаю их… Где же они, мои первые ориентиры, конные статуи Людовика XV, Генриха IV? Их нет и в помине. Королевская площадь сегодня называется площадью Революции, Пале-Рояль — дворцом Равенства, Карусель — площадью Воссоединения, и в центре ее стоит двуногая химера — страшная машина, на которой публично казнят осужденных Чрезвычайным трибуналом… Я оглядываю прохожих, и изумление мое возрастает. Вспоминаю пеструю, нарядную толпу былых
Но куда же направить мне свои стопы?
Еще не придя к окончательному решению, еще не оправившись от полученного шока, я попадаю в пренеприятнейшую историю…
Как догадывается читатель, прежде всего я горел желанием зайти к Луизе, с Маратом же рассчитывал встретиться позднее, в перерыве между дневным и вечерним заседаниями Конвента. Но когда он, этот перерыв? Я обратился к одному из бородачей, который показался мне наиболее симпатичным.
— Простите, сударь, не скажете ли вы мне…
Я на момент замолчал, поскольку бородач вдруг уставился на меня с таким видом, словно разглядывал привидение.
— Не скажете ли вы мне, — продолжал я, глотая слюну, — в какие часы бывает перерыв между заседаниями Национального Конвента?..
Он продолжал округлившимися глазами разглядывать меня. Затем крикнул:
— Эй, ребята!..
Подошли несколько человек.
— Хватай его и веди в кордегардию… Это шпион!..
Прежде чем я успел опомниться, несколько пар сильных рук подхватили меня и поволокли. Я не сопротивлялся. В голове моей вертелись обрывки каких-то мыслей. Я вдруг вспомнил, что когда в дилижансе, обратившись к соседу, сказал ему «сударь», он также выпучил глаза…
…Человек, сидевший за столом, поднял бледное лицо.
— Вот, — кипятился бородач, — арестуйте его и поскорее допросите! Это австрийский шпион! Он сказал мне «вы» и обозвал «господином»! А после этого стал расспрашивать о Национальном Конвенте…
Человек за столом тихо произнес:
— Документы!.. Я не сразу понял.
— Документы! — повторил он, не меняя тона.
Я вытащил из кармана удостоверение личности и свидетельство об увольнении.
Бледный долго изучал обе бумаги, вертя их во все стороны и даже смотря на просвет. Потом снова взглянул на меня:
— Почему не исполняешь постановления?
— Какого?
— Разве тебе неизвестно, что указ Коммуны запрещает употреблять слово «господин», придуманное аристократами?
— Но когда же он был принят?
Бледный смотрел на меня с любопытством.
— Да ты что, с луны свалился? Когда принят? Незадолго до казни тирана! Именно с тех пор граждане перестали называть друг друга на «вы», чтобы не возвращаться ко временам
Я объяснил чиновнику, что как раз в то время, тяжело раненный, находясь при смерти, я, возможно, пропустил этот указ… Кроме того, в армии, среди маршей, битв и ухода за ранеными, не до указов…
Последних слов, очевидно, произносить не следовало.
Бледный насупился.
— Ты говоришь не дело, — вдруг отрезал он, — распоряжения властей следует знать в любой обстановке… Ну да ладно, иди и впредь старайся быть более осторожным.
Он повернулся к стоявшим рядом санкюлотам:
— Спасибо, граждане, вы сознательные патриоты. Но этот ни при чем. Он возвращается из армии после ранения.
Затем, наклонившись к столу, он пробурчал про себя, но я расслышал:
— Проклятие, третий за сегодняшний день…
Я вышел, сопровождаемый моими незадачливыми стражами. Должен заметить: как только они узнали, что я не австрийский шпион, их словно подменили. Они бурно поздравляли меня, пожимали мне руки, обстоятельно ответили на все мои вопросы и даже пригласили выпить с ними стаканчик вина. Я поблагодарил и, сославшись на занятость, покинул их.
Поскольку дорожный сак, хотя и не слишком тяжелый, стал натирать мне руку, я решил несколько изменить маршрут и прежде всего забежать на мою старую квартиру.
Улица Ансьен-комеди была все той же и даже не изменила названия. Прежде чем подняться к себе, я постучал к Мейе, хотя и не очень надеялся застать его.
Действительно, дверь открыл какой-то молодец с припухшим лицом, который заявил, что ничего не знает о моем друге. Ничего не знала о нем и моя квартирная хозяйка, мадам (виноват! гражданка) Розье. Я постарался вежливо прервать ее причитания и расспросы, узнал, что она сдала мою каморку другому лицу, оставил у нее свои пожитки и снова очутился на улице.
Направляясь к дому Луизы, я вдруг вернулся мыслью к словам бледного чиновника. «Незадолго до казни тирана»… Ну конечно же! Ведь 21 января по приговору Конвента был гильотинирован Людовик XVI — вот почему уничтожили статуи всех королей и переименовали места, связанные с воспоминаниями о королевской власти! В памяти моей возник толстый человек с апатичным лицом, которого я так близко видел в Версале, а затем два раза здесь, в Париже… Сколько же времени прошло с тех пор!.. Учитель прав — сейчас дни стоили веков…
У Луизы я, разумеется, задержался много дольше, чем думал. Потом она отправилась меня провожать, потом я провожал ее, и так до тех пор, пока не стало смеркаться. Теперь в Конвент идти не было смысла. Как же мне, однако, найти учителя? Я помнил, что сестры Эврар жили где-то на улице Сент-Оноре, но номер дома, естественно, забыл. Пойти к якобинцам? Но Марат там бывал не так уж часто. К Кордельерам? Но его могло и там не оказаться. И тут мне вдруг пришел в голову удивительно простой выход. Я подозвал извозчика и, сев в экипаж, сказал безапелляционным тоном: