Сердце солдата (сборник)
Шрифт:
Кто знает, может, он не один такой-то. Может, стоит сейчас на каком-то заводе слесарь, точит болванку, а на шее — ладанка со щепотью родимой земли! В трудное время заслабило, подался в город, а сейчас как будто и не прочь вернуться, да пуповина отрезана: в деревне своего хозяйства нет и людей совестно. Найти бы такого, потолковать по душам: так, мол, и так, дорогой товарищ, того, что было, не повторится, и никто тебя не осудит за твое бегство… Ну, конечно, помочь на первых порах встать на ноги. Дальше-то он сам пойдет. Такого в спину толкать не надо, но и поперек дороги становиться не стоит. Такому простор нужен. Юзиков все это по себе знает.
Ефим Гордеевич не заметил, что давно уже разговаривает вслух. Опомнился, когда проводница, проходя мимо, спросила:
— Что вы сказали? Не поняла.
— Киев… Киев скоро ли? — пробормотал смущенный Юзиков.
— В шесть ноль-ноль прибываем.
Значит, теперь скоро. Он прошел в купе и остаток ночи провел в ногах крепко спавшего Никишина.
5
В гостинице Юзиков первым делом справился, в каких номерах проживают Константин Лапин, Иван Якимов, Сергей Савушкин, Иван Данилов и Григорий Трофимов.
— Вам всех сразу или можно по одному? — деловито осведомилась регистраторша.
— Можно по одному, — ответил Юзиков.
Оказалось, что Лапин остановился в номере семьсот сорок девятом. Сначала Юзиков хотел забежать к себе, умыться, переодеться с дороги, но потом махнул рукой и, как был с чемоданом, поднялся на пятый этаж.
Еще внизу, стоя у окошечка дежурной, он приготовил сердитые слова, которые скажет каждому из этих шалопаев. Прежде всего скажет, что разочаровался в них, что на фронте был о них лучшего мнения и что вообще со старыми друзьями так не поступают… Но у самой двери 749-го передумал. Пожалуй, так будет слишком… Еще неизвестно, почему они молчали. Лучше так: войдет и скажет «здравствуйте» и будет ждать, что скажут они и как станут себя вести. В конце концов и у него своя гордость имеется…
Дрогнувшими пальцами Юзиков поправил ворот рубашки, одернул пиджак, застегнул его на все пуговицы и только тогда позвонил.
Дверь открыл пожилой, почти квадратный человек с головой, похожей на хорошо вымытое гусиное яйцо. С минуту или больше оба молча смотрели друг на друга. Потом человек сказал:
— Что-то не узнаю. Может, Золотайко из второй палаты?
— Мне нужен Лапин, — сказал Юзиков, — Костя Лапин. Он здесь живет.
— Лапин — это я, — сказал мужчина, — только почему Костя? Меня Григорием зовут. Григорием Степановичем.
— Извините, — сказал Юзиков, — должно быть, в регистратуре чего-то напутали…
— Ничего, — сказал мужчина, — нынче все друг друга ищут. Да ты заходи, чего стоишь? Посиди, отдохни, до завтра успеешь найти своего Костю. Чемоданчик-то поставь, нечего его держать. Так, значит, моего тезку разыскиваешь? А в какой части служил?
— В семнадцатой дивизии, сто шестьдесят четвертом полку.
— Что ты говоришь? У меня ведь там приятель был! Ну, не то чтобы приятель, а хороший знакомый, командир полка Овсянин. Он у меня в госпитале лежал. Ты-то его помнишь?
— Как не помнить! — сказал Юзиков, и брови его грозно нахмурились. Лапин не заметил, обрадованно хлопнул Ефима Григорьевича по плечу.
— Вот видишь, и нашли общего знакомого! За это стоит выпить!
Юзиков остановил его движением руки.
— Обожди. Овсянин — не тот человек, чтобы об нем вот эдак… радоваться,
Он виновато поднял глаза на Григория Степановича.
— Ты уж извини, тебе Овсянин, может, и друг, а мне нет.
Лапин покраснел.
— Видишь ли, на гражданке все субординации…
— Не в этом дело. Виновным его считаю в одном… — он запнулся, подыскивая нужное слово, — в одной неприятной истории. В напрасной и глупой трате людей, а может, и в преступлении.
Лапин растерянно потер подбородок, прошелся по комнате.
— Может, это другой Овсянин? Тот — Яков Юрьевич.
— Он!
— Высокий такой, с большим носом…
— Да он, чего там!..
— Странно, — Григорий Степанович закурил. — У меня о нем сложилось впечатление, как об очень умном и волевом человеке.
В молчании он несколько раз прошелся по комнате, часто и сильно затягиваясь папиросой.
— Если не секрет, что же все-таки произошло?
Юзиков пожал плечами.
— Сам толком не знаю, а врать не хочу. Вот выясню до конца, тогда уж…
— Но у тебя есть основания не верить своему бывшему командиру полка?
— Есть!
— А свидетели этого его… проступка имеются?
— Имеются.
Лапин буравил его маленькими сердитыми глазками. Коротко приказал:
— Рассказывай!
Юзиков понимал, что Лапин имеет право не доверять ему, хотя и считал, что Григорий Семенович не мог узнать Овсянина настолько, чтобы стоять за него горой. Скорее всего, Лапину просто не хочется слышать плохое о человеке, с которым сдружился в тяжелое время.
Путаясь в излишних подробностях, Юзиков, как мог, рассказал все, начиная от той самой пыльной дороги, которая снилась ему по ночам, и жестокого боя у моста. Труднее всего достался конец, поскольку именно здесь для него начиналось самое непонятное, и Юзиков уже не раз пожалел, что начал этот разговор.
— Когда мы переплыли Великую, на том берегу нашего полка не было. И дальше… тоже никого не оказалось.
— Совсем никого? — удивился Лапин. — Были же наверное убитые, раненые?
Юзиков упрямо помотал головой.
— Раненых не было, а убитых… Убитый был один. Мой связной Василь Галузя, которого мы так ждали. Костя Лапин его в кустах обнаружил. Подходит ко мне и этак тихо говорит: «Давай, командир, обещанную махру. Первым связного увидел я». Смотрю, в самом деле наш Галузя. Должно быть, шальной пулей. Только вот к кому шел Галузя, когда его смерть подобрала, — от нас к Овсянину или от него — к нам? Трое суток блуждали мы по правому берегу, потом у одной деревни — забыл как она называется — напоролись на немцев. Мотоциклисты и пехота на автомашинах. Я кричу: «Всем за мной!» И — в овраг, а оттуда — к лесу. Немного не успели. У самой опушки выскочили наперерез мотоциклисты. У них пулеметы, у нас винтовки. Кричу: «Бросай гранаты!» Кое-как отбились. Костю ранило, еще двоих убило. Осталось нас четырнадцать. Отсиделись в болоте, покуда стемнело, и пошли искать выход. На какую дорогу ни сунемся — всюду немцы. На этот раз мы долго бродили. С неделю, должно быть. Потом понял я: они на всех тропинках, что из болота ведут, охрану выставили. Вроде как обложили нас. А ребята мои, между прочим, от голода шатаются, почернели. Питались-то грибами да ягодами. Решил я прорваться. В одном месте нашел слабинку… Там у них в пикете полицейские стояли. Молодые еще, должно быть, и не служили никогда. Их человек десять, но у них пулемет. И еще: они на взгорке, а мы перед ними как на блюдце…